В поисках Ханаан

— Будь твоя воля, мама, ты бы посадила меня в клетку для птиц и таскала за собой, как шарманщик. Ты хочешь иметь тысячу глаз и тысячу ушей, чтобы не пропустить ни одного моего слова и взгляда.

— А у тебя недурной литературный слог, — насмешливо срезала мать.

— Зачем ты шпионишь за мной! Я все равно буду жить по-своему, — и Симочка упрямо свела тонкие, точно нарисованные дуги бровей.

Для усиления своей позиции она подговорила Дашу. И та начала взахлеб рассказывать, какие там дивные места: березняк, озеро с покатым песчаным бережком. Она клялась, что Симочка у ее сестры Гликерии будет жить под строгим присмотром. Собирать в лесу ягоды, грибы, есть овощи прямо с грядки и пить жирное козье парное молоко. Это козье молоко перевешивало все смутные опасения и страхи Зои Петровны, потому что Симочка кисла последнее время: почти ничего не ела, часто плакала и надсадно кашляла. Зоя Петровна колебалась, медлила, а Симочка, раздражаясь, настаивала и торопила. Она даже призвала на помощь Полю. Вдвоем, в один голос, они стали доказывать, что в их возрасте человек уже имеет право на свободу. Зоя Петровна, напирая на их несамостоятельность и молодость, вяло отбивалась. При этом не заметила, как разговор внезапно повернул в другое русло. И Поля, разгорячившись, сказала:

— У человека должно быть право выбора во всем. Это и есть свобода.

Зоя Петровна, стараясь не соскользнуть на опасную тему, гнула свою линию: «Свобода — это осознанная необходимость, долг». При этом чувствовала, что говорит фальшиво, казенно. Тем самым языком, каким по долгу службы ей приходилось из номера в номер писать эту тягомотину, в которую сама не верила. И вдруг у нее сорвалось:

— Право на свободу нужно выстрадать.

Сказала и сама испугалась своих слов. А Поля тотчас ощетинилась:

— Вы считаете, что наш народ мало страдал?

Симочка от этого разговора оживилась. Она со злорадством смотрела на мать, точно говоря всем своим видом: «Посмотрим, как ты сейчас выпутаешься». А Зоя Петровна хмуро глянула на разрумянившуюся и похорошевшую от этого острого разговора дочь, с горечью подумала: «Предательница». И с показной небрежностью бросила:

— Хочешь — езжай. Я тебя не держу.

О чем потом не раз горько сожалела.

За все лето Симочка прислала лишь несколько коротких писем. Зоя Петровна сходила с ума от страха и беспокойства за дочь.

Когда Симочка приехала в конце августа, то Зоя Петровна в вокзальной суматохе даже не узнала ее в первый миг. Перед ней стояла другая, разительно повзрослевшая Симочка, с модной короткой стрижкой. От длинной тугой косы и детской округлости лица не осталось и следа. Новое, незнакомое Зое Петровне платье, сидело на дочери как влитое, облегая бедра и грудь. Оно очень шло к Симочкиным зеленым глазам и выгоревшим на солнце кудряшкам.

— Откуда это у тебя? — спросила Зоя Петровна и словно невзначай пощупала материю. — Настоящий японский шелк.

— Ну ты ведь мне дала с собой денег, — неопределенно ответила дочь.

Зоя Петровна, пытаясь хоть что-то выведать у Симочки об ее летней жизни, сыпала вопросами. Дочь пожимала плечами, отделывалась ничего не значащими словами. К вечеру второго дня обмолвилась:

— От Гео ушла жена.

— Откуда ты знаешь? — всполошилась Зоя Петровна.

Но Симочка уже захлопнула створки своей раковины, и из нее нельзя было вытянуть ни слова.

4

После случая в парке Симочка не пришла ночевать домой. За ночь Зоя Петровна точно обуглилась от горя. А утром, чуть свет, прибежала Даша. Каясь, всхлипывая и сморкаясь, выложила подноготную. О том, что Симочка напросилась отправить ее в Белоруссию. Как в деревню чуть ли не каждые выходные приезжал на машине Георг Шульц и увозил Симочку в Минск. Гликерия даже собралась было отписать Даше ругательное письмо — кого, мол, ко мне прислала. У меня от этой девки одни волнения. Но тут у нее заболела корова. И ей стало ни до чего, потому что без коровы в деревне хоть ложись и помирай. Как Симочка, чтоб задобрить Гликерию, привезла ей из города электрический сепаратор, который днем с огнем нигде не сыскать. А в другой раз — материю на платье. И Гликерия вроде бы утихомирилась. А вчера Симочка, наревевшись, уснула у нее на диване. Ближе к полуночи она хотела отправить ее домой, но Симочка перевернулась на другой бок и сказала спросонья, как в детстве:

— Дашуня, можно я буду сегодня ночевать у тебя?

Через несколько дней Симочка как ни в чем не бывало вернулась. И Зоя Петровна не попрекнула ее ни словом. Только прицепила к своей связке домашних ключей еще один ключик — от почтового ящика, с тем чтобы ни одно письмо, приходящее на их адрес, не могло ускользнуть от ее внимания.

Симочка словно не заметила этого. Но однажды на глазах матери демонстративно вынула из волос заколку, отперла ею почтовый ящик, посмотрела на Зою Петровну точно на пустое место и, перескакивая через несколько ступенек, помчалась на третий этаж. А потом, перегнувшись через перила, крикнула с досадой в гулкую пустоту лестничной клетки:

— Мам, ты скоро? Сколько еще ждать? Ты же знаешь, что у меня нет с собой ключей!

— Иду, иду, — суетливо откликнулась Зоя Петровна.

И словно ничего не произошло, поспешила наверх, груженная двумя тяжеленными сумками с продуктами.

За несколько дней до октябрьских праздников до редакции докатился слух, что Георг Шульц покончил с собой. Будто бы ушел в лес и застрелился из охотничьего ружья. Но никто толком ничего не знал. Зоя Петровна, услышав эту весть, похолодела. «Так вот к чему он сказал тогда, в парке: «Я приехал попрощаться». Значит, задумал это давно». И тотчас молнией мелькнула мысль о дочери.

В тот день Зоя Петровна была ответственной за выпуск. Главный колебался: давать некролог или не давать. В конце концов приказал ей позвонить в типографию, задержать печать, а сам повис на телефоне. В конце дня он постучал в хлипкую стену, отделяющую его кабинет от закутка, где стоял ее стол.

— Готовь материал о Шульце! Утренние газеты вышли с некрологом.

— У нас нет фотографии, — бесцветным голосом отозвалась она.

— Давай без фотографии, и так много чести.

Зоя Петровна пришла домой под утро. Симочка сидела на кровати, стиснув руки в замок.

— Вы в ваших газетах все лживые, — встретила она Зою Петровну — и швырнула на стол газету. — Его травили долгие годы. А в некрологе написали «после продолжительной болезни»!

С фотоснимка в черной траурной рамке на Зою Петровну, иронически улыбаясь, смотрел Георг Шульц.

— Не смей на себя взваливать все беды мира. То, на что он решился, легче всего, — проронила Зоя Петровна. — Тяжелее достойно прожить.

— Ха-ха! Достойно прожить, — театрально захохотала Симочка, и в глазах ее заметалась ярость. — Кто бы говорил! Да чем ты лучше этой шайки? Ходишь с постным лицом, как монашенка, а сама такая же. Ты хоть читаешь себя? Сплошной сироп! Все хорошо, прекрасная маркиза. Почему в парке на него набросилась? Раньше, когда он был у власти, в глаза ему заглядывала. Думаешь, я не видела, что ты к нему ластишься, как бездомная собака? Он тебя жалел. И ничего больше. А меня любил. Как мужчина любит женщину. И даже руку мне целовал.

— Что ты несешь? — глухо ахнула Зоя Петровна.

— Задело за живое? — злорадно усмехнулась Симочка. — Ты всегда ревновала его ко мне!

Зоя Петровна, глядя на дочь пустыми глазами, думала о том, что, не будь Симочки, она бы пошла за Шульцем следом. Сегодня. Сейчас, не откладывая. Потому что дочь права. Ее ревность — вот что погубило Георга. Все дело в ней.

И тут мысль Зои Петровны споткнулась. Да-да, ревность. Но кого она приревновала? Симочку? Георга? Их обоих? Все начало путаться, рваться в ее сознании. Зоя Петровна пристально смотрела на Симочкин рот, на ее розовый язык и маленькие пузырьки слюны в уголках губ — и не слышала ни звука. Она думала о том, что Георг до последнего остался верен себе. Уйти из дома и застрелиться, чтобы никому не доставлять беспокойства. Корчиться, сидя на земле и прилаживая длинное дуло ружья ко рту своими неумелыми тонкими пальцами. Когда все можно сделать намного проще. Ружье — баловство, излишество. У нее еще с военных лет было продумано несколько верных способов: обрывок веревки, которым подпоясывалась, и зашитый в ватник обломок лезвия. Жаль, что они не поговорили на эту тему.