В поисках Ханаан

Впрочем, Симочка это решительно и искренне пресекала. Мужчина в момент ухаживания казался ей смешным существом, смахивающим на павлина. По-настоящему ее окрылял лишь процесс разрыва. Обличительные речи, слезы, сведение счетов, прощание с оглушительным хлопаньем дверей, затем возвращение и короткое перемирие — это бурление страстей наполняло смыслом ее жизнь. Несмотря на бессонные ночи и неподдельные страдания, она оживала и хорошела.

Зоя Петровна вольно или невольно тоже в этом участвовала. В бурные периоды своей жизни Симочка возвращалась к матери. Эта была ее крепость. И Зоя Петровна отвечала на телефонные звонки бывших мужей, сталкивалась с ними в парадной, принимала из рук почтальона душераздирающие телеграммы-молнии с оплаченным ответом. О подробностях жизни дочери она узнавала из страстных обличительных монологов по телефону, доносящихся из ее комнаты.

Решение Зои Петровны об отъезде настигло Симочку после третьего развода. Бывшему мужу уже были возвращены подарки, письма и обручальное кольцо, уже были перевезены и свалены в беспорядке в материнской квартире Симочкины вещи. Даже документ о разводе был у нее на руках. Дело оставалось за малым — слепить себя из осколков, отряхнуться и к новому кавээновскому сезону начать жить заново.

Но времена вдруг изменились. Народ начал разъезжаться кто куда. В университете, где она прочно застряла на должности ассистента, месяцами не платили зарплату. И Симочка приняла согласие матери на отъезд как знак свыше — пришла пора круто менять жизнь. Она начала кипуче готовиться к Америке: учить язык, брать уроки вождения и даже зарабатывать деньги. Это поразило мать — для Симочки деньги никогда не имели никакого значения. Зоя Петровна воочию убедилась в ее изворотливости и организаторском таланте. Собрав вокруг себя нужных людей, Симочка открыла кооператив народных промыслов, с головой ушла в дело и даже стала колебаться по поводу отъезда:

— Мама, какая тебе разница, кто здесь будет править? Русские или немцы? Главное, чтобы к власти снова не пришли коммуняки. С немцами даже будет лучше — больше порядка. Все-таки Европа.

— Как хочешь, а я здесь не останусь, — коротко сказала мать.

Не вступая ни в какие дискуссии, Зоя Петровна начала оформлять документы. Заведующая архивом оказалась непреклонна, как скала:

— Никаких метрик ни вам, ни вашей дочери выдать не могу. Обратитесь по месту рождения. Попытайтесь там найти хотя бы двух свидетелей, — и многозначительно посмотрела на Зою Петровну.

И Зоя Петровна поехала на родину. Неделю она отсутствовала, а на восьмой день Симочке позвонили на работу и сообщили, что она срочно должна выехать в город Тростянец, где ее мать находится в районной больнице уже третьи сутки. Симочка вначале подумала, что это какая то путаница — она сама брала в кассе для матери билет до Минска. Но с того конца провода ей сказали, что никакой путаницы нет. Больную Зою Петровну Квитку привезла скорая, двое суток она была в беспамятстве, а теперь, придя себя, просит выпустить из больницы. Главврач считает, что состояние больной уже удовлетворительное, она транспортабельна, однако нуждается в сопровождающем.

И Симочка, не заходя домой, мобилизовав шофера из своего кооператива, помчалась в Тростянец. Она ворвалась в тихую районную больничку как вихрь. Начала обегать палаты, рывком распахивая двери. Увидев мать, расплакалась, стала ее целовать, хватать за руки. И Зоя Петровна, не привыкшая к нежностям, осела на больничную койку.

По дороге домой Симочка приставала с расспросами:

— Скажи, чего тебя сюда понесло? Что ты здесь забыла?

Зоя Петровна начала лепетать про бывших соседей, которые могли бы подписаться как свидетели. Но Симочка грубо ее оборвала:

— Мам, когда научишься жить? Ты не могла всучить этой архивной крысе взятку? Увидишь, я пойду к ней и все улажу. Хочешь, она тебе даст справку, что ты родная сестра Папы Римского? — и, раздраженно передернув плечами, обратилась к водителю: — Никита, представляешь, я в этом Тростинце не первый раз. После девятого класса отдыхала неподалеку в деревне, — Симочка повернулась к матери. — Мам, как она называлась?

— Чепичи, — тихо ответила мать

— А Гео помнишь?

— Да, — вытолкнула из себя Зоя Петровна.

— Мы с ним тут объездили все окрестности: Кайданово, Малый Тростянец, Колодищи. Он все пытался найти кого-нибудь, кто был свидетелем расстрела евреев из Гамбурга. Надеялся, может быть, кто-то из семьи спасся. В ту пору уже знал, что их отправили эшелоном в Минск. Он списался с мэром Гамбурга. Тот помог найти в архиве списки с фамилиями, именами, возрастом и маршрутом следования эшелона. Там оказались его отец, сестра с двумя дочками, одна из них совсем кроха — меньше года, ее муж и его родители. Он говорил — ошибки быть не может. Все совпадает.

— Почему ничего мне не рассказывала? — чуть слышно выдохнула мать.

— Во-первых, Гео строго-настрого приказал держать язык за зубами. У него и так были неприятности из-за того, что он вступил в переписку с заграницей. Во-вторых, если бы ты знала правду, разве ты бы разрешила мне поехать в эти Чепичи? А помнишь, он подарил мне велосипед? Мы втроем объездили все окрестности. Меня посылали на разведку.

— Так вот откуда ты знала о Янтарном, — прошептала Зоя Петровна, — там, в санатории…

— Бывало, подойду к какой-нибудь старушке, — перебила ее Симочка, — попрошу попить или дорогу спрошу. А потом начну потихоньку выпытывать: «Бабушка, может вы слышали…» И пошло-поехало. Гео посмеивался надо мной. Мол, я немого могу разговорить. Мы с ним в Минске территорию гетто искали, куда евреев из Гамбурга привозили. У кого ни спрашиваем — никто ничего не знает. Пока я не набрела на какую-то побирушку. Говорю: «Тетечка, у меня здесь все погибли. Я одна выжила. Может, вы знаете».

— Пожалуйста, окно, — прошелестела мать, хватая ртом воздух.

— Тебе плохо? — засуетилась Симочка, — Никита, открой окно.

Симочка оказалась права. Дело с метриками ей удалось уладить без особого труда. И Зоя Петровна начала настаивать на отъезде. Но дочь тянула и откладывала. В ту пору дела в ее кооперативе шли уже хуже некуда. Со всех сторон начали теснить конкуренты, выросшие, словно опята на гнилом дереве. Без зазрения совести прижимали поборами и налогами чиновники. Симочка опасалась, что без нее дело совсем заглохнет. Но и откладывать отъезд уже было нельзя. Поговаривали, что вот-вот опять опустят железный занавес и перекроют все пути.

И тогда она решила одним махом разрубить весь узел проблем: уехать вместе с матерью, с тем чтобы обустроить ее, а затем вернуться, конечно, не с пустыми руками, вложить раздобытые средства в свое любимое детище — кооператив, тем самым вдохнув в него новую жизнь, и продолжать дело дальше. Симочка с трудом представляла себе, где раздобудет деньги в чужой стране. Не на деревьях же они там растут. Но она верила в себя.

Мать была посвящена в романтическую часть плана — уехать. Остальное она узнала спустя несколько месяцев. И потому удивилась, когда на перроне Даша, шмыгая носом, повисла у нее на шее и сквозь слезы начала причитать: «Береги себя, Петровна! А за Симку не боись! Она для меня как доча. Я и постираю, и приберу, и кушать сготовлю». Но тут объявили, что поезд отправляется. И кавээнщики разных призывов, собравшиеся вместе по случаю отъезда Симочки, грянули: «Разлучница Америка…» Растроганная Симочка, уже стоящая на подножке вагона, забыв конспирацию, прокричала: «Ребята, я скоро вернусь! Одна нога там, другая здесь!» Но мать приписала это восклицание очередному взлету Симочкиной фантазии.