В понедельник рабби сбежал

— Я просто обязан был позвонить, рабби. Я получил так много замечательных отзывов на вашу проповедь, что просто обязан сказать, как мы признательны.

Рабби Дойч был очень доволен и, повесив трубку, не удержался, чтобы не пуститься в философствование с женой по поводу успеха своей проповеди.

— Понимаешь, на самом деле я всего-навсего рассказываю историю Пурима, но им она кажется удивительной. Конечно, многие помнят сюжет в общих чертах, но это только добавляет удовольствия. Вот если бы я просто пересказывал, они бы решили, что их принимают за детей, и возмутились бы. И совершенно законно. Поэтому я украшаю ее всевозможными предположениями, чтобы сделать ее правдоподобной в современном контексте, — например, будто персидский царь боялся, что Аман устроит дворцовый переворот, и они с Эстер подготовили заговор, приведший его к гибели. — Он усмехнулся. — Должен сказать, что это прошло на ура.

Она одобряюще улыбнулась.

— Да, дорогой. Тебе нравится здесь, правда?

— Очень, — не колеблясь, ответил он. — Это приятный город, близко до Бостона и Кембриджа. Мне нравится возможность время от времени пойти на тот симфонический концерт, который я выбираю.

Бетти Дойч покачала головой.

— Я имею в виду, что тебе нравится этот храм, конгрегация, твоя работа.

— Это лучшее из всего. Никаких проблем с правлением, каждый из кожи вон лезет, чтобы понравиться, и я делаю только то, что хочу. А эта сегодняшняя проповедь, ты знаешь, когда я ее написал?

— Конечно. Ты читал ее своей первой конгрегации в Ковентри, в Мичигане, и еще раз, когда мы только переехали в Дарлингтон, Коннектикут. Мне и на самом деле не надо было спрашивать, счастлив ли ты здесь, — сказала она с улыбкой. — Я вижу, что тебе нравится. Ты не думаешь, что неплохо было бы остаться?

— Об этом не может быть и речи, Бетти. Это только временная работа. Рабби Смолл вернется в следующем месяце. Кроме того, я на пенсии. Ты помнишь об этом?

— Да, я помню, дорогой. Но я также помню, что ты не слишком радовался уходу на пенсию. У такого человека как ты — с хорошим здоровьем, энергичного — должно быть какое-то занятие. Ты не можешь все время просто слоняться без дела.

— Я не знал, что я слоняюсь без дела, — сухо произнес он. — Я собирался написать кое-какие статьи, научную работу, которую я давно обдумываю…

— О, Хьюго, посмотри правде в глаза. Если бы тебе было, что написать, ты бы это уже сделал. Ты бы сделал это еще тогда, когда был рабби конгрегации в Дарлингтоне. И, конечно, не провел бы эти месяцы, просто слоняясь из угла в угол.

— Я обдумывал несколько идей.

— Нет, Хьюго. Когда хочешь писать — пишешь. — Она покачала головой. — Разве ты не видишь? То, чем ты занят сейчас, руководство храмом и конгрегацией — это работа для тебя. И ты прекрасно с ней справляешься. Так почему бы не продолжить?

Он обиженно отвернулся.

— Что ж, мне жаль, что ты считаешь мои научные планы просто фантазией…

— Но это так, Хьюго, дорогой. Помнишь, как ты надеялся, что конгрегация в Дарлингтоне наверняка попросит тебя остаться? И рассуждал о том, что будешь делать, если не попросят. Тогда ты сказал, что у тебя, по крайней мере, будет время привести в порядок свои бумаги, и ты сможешь отредактировать свои проповеди для публикации. Но это означало только то, что ты не был готов к мысли об уходе на пенсию. Но они не попросили тебя остаться, и ты провел несколько месяцев на пенсии…

— Я был уверен, что они попросят, — спокойно сказал он. — Они до сих пор не нашли замену. По крайней мере, не смогли прийти к единому мнению. Но, пожалуй, за тридцать лет люди могут устать от тебя.

— Конгрегация изменилась, Хьюго. — По ее тону было понятно, что это обсуждалось уже много раз. — К власти пришли люди другого типа и стали руководить по-своему. — Она улыбнулась. — И ты, кстати, тоже начал уставать от них.

— Да, это правда.

— Но здесь, — продолжала она, — все тебя уважают. Если бы ты остался…

— Было бы то же самое. Все они милы, обходительны и любезны, потому что знают, что я здесь только на короткое время. Если бы у меня был обычный долгосрочный контракт, все было бы точно так же, как в Дарлингтоне.

— Это не так, Хьюго, — поспешно сказала она. — Ты был молодым человеком, когда приехал в Дарлингтон. У тебя не было ничего — ни денег, ни репутации. У них была возможность помыкать тобой, и они делали это, пока за многие годы ты не собрался с силами и не завоевал их уважение. Но здесь они знают, что ты не нуждаешься в них. Ты получаешь почти такую же пенсию, как то, что они тебе платят. Никто здесь не может помыкать тобой, и они знают это, так что не будут и пытаться. О, Хьюго, — взмолилась она, — если бы ты остался еще на пять-семь лет, потом мы переехали бы во Флориду или, может быть, в Израиль.

— Неплохая идея — получить другое место, — уступил он, — но ты, похоже, забыла, что сюда в следующем месяце возвращается рабби Смолл.

— Откуда ты знаешь? — резко спросила она.

— Таков был, ну, скажем, договор. Меня наняли на три месяца, потому что через три месяца должен вернуться рабби Смолл.

— Это не совсем так, Хьюго. — Хотя они были одни, Бетти Дойч понизила голос. — В женской общине есть пара девочек, с которыми я действительно подружилась, и они немного пооткровенничали. Ты знал, например, что у рабби Смолла неоплаченный отпуск?

— Неоплаченный? — Он был потрясен. — Ты хочешь сказать, что они удержали его жалованье?

— Насколько я поняла, он сам отказался. Он отказался говорить о контракте и даже отказался обещать, что вернется сюда.

Рабби Дойч не мог в это поверить.

— Он казался очень уравновешенным молодым человеком. Для молодого человека с семьей отказ получать жалованье выглядит донкихотством. Конечно, это могло зависеть от того, как его предложили.

— Но это еще может означать…

— Скажем, это позволяет подумать о возможностях. — Он кивнул. — Да, это позволяет подумать.

Глава XX

Жизнь Смоллов вошла в определенное русло, и через несколько недель им уже казалось, будто они давным-давно живут в Иерусалиме. Несмотря на неважный иврит, Мириам адаптировалась, пожалуй, лучше всех, благодаря плотному распорядку дня. Отведя Джонатана в школу, она шла в больницу «Хадасса», где пять раз в неделю по утрам работала волонтером. Возвращалась она около часу дня и успевала сделать покупки до того, как магазины закрывались на обед. Решив заранее, что надо купить, она спрашивала мужа, как это звучит на иврите, или искала незнакомые слова в словаре. Иногда она репетировала перед рабби фразы, которые ей могли бы понадобиться: «Сколько стоит килограмм того-то?», «У вас есть покрупнее?», «Доставьте это, пожалуйста, на Виктори-стрит, 5. Если меня не будет дома, можно оставить на крыльце. Молоко и масло я возьму с собой».

После обеда, пока вернувшийся из школы Джонатан играл с Шаули, она шла в ульпан — на ускоренные курсы иврита. Вечером, после ужина, готовила домашние задания на следующий день. Иногда они с Дэвидом гуляли по вечерам, а иногда приглашали приходящую няню, чтобы сходить в кино или провести вечер с друзьями, которых успели завести.

Джонатан был счастлив — рядом было полно ровесников, совсем не так, как в Барнардс-Кроссинге. Он схватывал язык быстрее, чем мать со всеми ее уроками и домашними заданиями. Через несколько дней он начал называть ее имале, а отца абеле — уменьшительными от има и аба. С родителями он говорил на английском, даже когда знал, как это сказать на иврите, но в его речи появлялось все больше ивритских слов. Мелкие ходовые фразы «Я хочу стакан молока» или «Я хочу поиграть на улице» он чаще всего произносил полностью на иврите.