В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего года

– А в районное отделение кто сообщил?

– Дворник наш, Галия Асхатовна. Она всегда после трех к нам убираться приходит. Пришла - а дверь не заперта, и никого нет. Она сразу к участковому.

– А вы, э-э-э...
– Смирнов намекнул на то, чтобы писатель назвался.

– Василий Константинович, если позволите, э-э-э...

– Александр Иванович. А вы, Василий Константинович, всегда в первой половине дня изволите отсутствовать?

– Ни боже мой, Александр Иванович. Жена - да, дочка тоже. Жена на работе, дочка в институте, а я с утра до двух за письменным столом.

– Почему же сегодня вас не было?

– Срочно вызвали на заседание секции прозы.

Старший из-за плеча на них недовольно посмотрел, давал понять, что разговор ему сильно мешает. Смирнов взял писателя под руку:

– Мы мешаем, Василий Константинович. Где мы можем без помех поговорить?

– Пойдемте на кухню, Александр Иванович.

В стерильно чистой кухне на столе стоял пустой графинчик и пустой стакан. Смирнов понятливо ухмыльнулся:

– От расстройства чувств позволили?

– Не скрою: хотел было. Да он меня опередил.

– Кто "он"?

– Да вор этот.

– Интересно. А много в графинчике было?

Василий Константинович указал пальцем уровень. Грамм по сто-сто пятьдесят, не больше.

– Я, честно говоря, днем не употребляю. Но сегодня, сами понимаете...
– неизвестно почему оправдываясь, пояснил писатель.

– А еще какая-нибудь выпивка в доме есть?

– Отсутствует.
– Писатель вздохнул.
– Меня Ирина Всеволодовна бдит.

– Что же из квартиры взяли, Василий Константинович?

– Шубу жены, довольно дорогую, из обезьяны, каракулевую дочкину, два моих костюма, и так, по мелочам.

– Что за мелочи?

– Побрякушки всякие. Кольца, кулоны, часы. Они все в шкатулке лежали.

– Действительно побрякушки или золото настоящее?

– Золотые, естественно. Кольцо - маркиза с бриллиантами, кольцо с порядочным изумрудом, бирюзовый гарнитур, часы швейцарские в осыпи...

– Ничего себе побрякушки. А деньги?

– Денег в доме не держу. Понемногу в карманах, в сумках. А он, видно, деньги искал. Весь мой стол перевернул, мерзавец.

– Спасибо, Василий Константинович. Скажите, а ребята стакан и графинчик смотрели?

– Смотрели, смотрели. Сказали, что отпечатков нет, в перчатках, мол, работал.

Смирнов прошел в спальню, куда уже переместилась группа. Старший вопросительно посмотрел на него.

– По-моему, Скачок, - поделился своими соображениями Александр.

– По-моему, тоже, - саркастически согласился старший.

– Высокий профессионал. Работал в перчатках, ни одного пальчика. Замок отжат мастерски, взято все по точному выбору.

– Скажите, - робко поинтересовался писатель, - почему когда вот здесь, в спальне, стояли прекрасные кожаные чемоданы, он, для того, чтобы уложить вещи, полез на антресоли и достал драный фибровый?

Из-за спины писателя Казарян дал нужные разъяснения:

– Чтобы все соответствовало, товарищ писатель. Вор чемодану и чемодан вору.

– Не понял, - обернулся к Казаряну писатель.

В ватнике и кирзачах и с заграничным чемоданом, представляете? Лакомый кусок для любого милиционера.

– Теперь понял!
– ужасно обрадовался писатель.

– Мы вам не нужны?
– спросил у старшего Смирнов.

– Да уж как-нибудь обойдемся.

– Эксперта я вам оставлю. А мы, Рома, с тобой пойдем погуляем.

На улице встретили недовольного Семеныча и удрученного Верного. Семеныч, чтобы избежать подначки, начал первым:

– Вы бы еще нас на улицу Горького вывели или на площадь Свердлова! Найдешь тут! Только собаку нервируют.

– Докуда хоть довел?
– миролюбиво поинтересовался Александр.

– До Беговой. А там уж полный бардак, только нюх собаке портить.

Смирнов посмотрел на Верного. Тот, будто понимая, виновато отвел глаза.

– Не унывай, кабыздох!

– Собачку не смей обижать. Если что - я виноват, - сказал Семеныч. Ничего не ответив, Смирнов ободряюще похлопал того по спине и вместе с Казаряном пошел дальше. Они пересекли Беговую и поплелись вдоль церковной ограды стадиона Юных пионеров. Из-за угла выползал трамвай. Двадцать третий номер.

– А ну-ка покажи, как от тебя Цыган ушел!
– требовательно предложил Александр.

– А вот так!
– заорал Казарян и с ходу набрал немыслимую скорость. Хотел вспрыгнуть на подножку, хотел, чтобы этого не смог сделать Смирнов, хотел уехать один, показал кукиш оставшемуся Александру. Казарян вспрыгнул на первую площадку прицепного вагона и торжествующе обернулся. Смирнов из последних сил бежал рядом с последней площадкой. Успел-таки, зацепился, прыгнул на подножку, глянул на Казаряна и показал ему кукиш. Роман ликующим криком вопросил:

– Куда едем, Саня?

– За кудыкину гору!
– весело ответил Александр.

За счастье - стоять на подножке мотающегося вагона и весело перекрикиваться с приятелем, стоящим на другой. Это счастье - ехать по знакомой, привычно любимой Москве, где они - ее истинные жители. Это счастье - ни о чем ни думать и лицом ощущать плотный несущий на тебя воздух. Молодые были еще тогда, здоровые...

Они пересекли Ленинградское шоссе и по Дворцовой аллее вышли к устью Красноармейской улицы. Справа, на отшибе и от Красноармейской, и от высоких прекрасных деревьев причудливых аллей, рядом со складом, расположенным в бывшей церкви стиля ампир, стояла обширная пивная.

Смирнов распахнул дверь, и они через предбанник проникли в помещение. Переполненная лишь в дни футбольных матчей, когда болельщики в предвкушении невиданного зрелища сдерживали свое возбуждение употреблением горячительных напитков до и расшатанную непредсказуемыми перипетиями игры психику теми же напитками после, пивная эта в обычные дни посещалась лишь немногими завсегдатаями.

Двое офицеров-летчиков торопливо допивали пиво. Допили и стремительно удалились. А другая пара застряла ненадолго: молодые инженеры-конструкторы из ильюшинской шарашки, приняв по сто пятьдесят, бурно спорили по производственным вопросам. В углу щурился от удовольствия только что захмелевший алкоголик.