В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего года

– Она Цыгана любила, - напомнил Смирнов.

– Да брось ты! Любила! Кого? Падаль эту?! Тварь эту, которая мне, понимаешь - мне!
– рассказывала, как они в лагерях политических давили! Пятьдесят восьмая - значит, фашисты! Давили их! А охрана на это с удовольствием закрывала глаза!

– Я тебя посажу, Виля, к этим самым блатарям посажу, - пообещал Смирнов.

Виллен успокоился, посмотрел на него, презрительно фыркнул:

– Не посадишь. Руки коротки. Да и за что, собственно, ты можешь меня посадить?

– За многое. И на порядочный срок.

– Излагай, что имеешь, - предложил Виллен и откинулся на стуле: слушать приготовился.

– Твоя любовница, Елена Петровна Муранова, работает на той самой меховой фабрике. Сечешь?

– Ну, и что это доказывает?

– Пока ничего. Но я Елену Петровну потрясу, как умею, и кое-что докажу. Зрячую наводку докажу.

– Не докажешь. Дальше.

– А дальше - твоя доля в меховом деле.

– Нет моей доли, все Колхознику отдано было.

– Чтобы тот как можно быстрее засветился. Пили, что ли, вместе и ты его на опохмелку денег добывать отправил на рынок?

– Не докажешь, - повторил свое Виллен.

– Жбана под пулю подставил. Мне Валерия призналась. Ты ей говорил, будто от меня слышал, что Жбан всех на следствии заложил, и поэтому, мол, самый малый срок ему в суде отмотали. Девчонка тут же, естественно, все Цыгану доложила. Как ты посмел сестру свою в это кровавое болото затянуть?

– Я не собираюсь слушать твои нравоучения.

– Как ты устроил, чтобы Жбан пошел через Тимирязевский лес?

– Догадайся.

– Догадаюсь. И докажу подстрекательство к убийству.

– Не докажешь.

Смирнов вдруг успокоился, расслабился и, уподобясь Виллену, откинулся на стуле.

– Ты хуже их, Виллен. Они хоть по своему кодексу чести действовали. А ты с ними в дружбу играл, в наперсниках и мудрых советчиках у них ходил. И потом - нож в спину. Ты хуже их всех.

– Ты, Саня, судя по всему, когда клопов моришь, руководствуешься какими-то этическими нормами? Я ими не руководствуюсь.

– А чем ты руководствуешься?
– устало поинтересовался Алик и сел на диван. Виллен вместе со стулом развернулся к нему и объяснил:

– Руководствуюсь я, Алик, одним. Всякое зло должно быть наказано. И по возможности уничтожено.

– Зло, а не люди, - возразил Алик.

– Люди, творящие зло, - не люди.

– Тогда и ты не человек, - решил Смирнов.
– И я должен тебя уничтожить.

– Не сможешь, Саня.
– Виллен был спокоен, рассудителен, несуетлив. Хорошо подготовился к разговору.
– Не дам я тебе такой возможности.

– Ты их навел на Столба, ты им разъяснил, что он сделал отначку. Ты, вручив Цыгану пистолет, спровоцировал перестрелку, в которой Цыган был убит.

– Тебе ли, профессионалу, не знать, что все это недоказуемо! Украл у меня пистолет Цыган, украл, и все дела. Единственное, что ты можешь мне пришить, - незаконное хранение огнестрельного оружия. Да и то не мне одному. Пистолет-то наш общий с Алькой был.

– Угрожаешь, Робин Гуд вонючий?!
– опасно полюбопытствовал Смирнов.

– Не угрожаю, нет.
– Виллен же был доброжелателен.
– Знакомлю вас с истинным положением дел. Да, кстати, Куркуля вы уже взяли?

– Он застрелился, - сказал Смирнов.
– И пацана хорошего, Стручка, застрелил.

– Очень мило, - резюмировал Виллен.

Алик поднялся с дивана и попросил его:

– Встань.

– Пожалуйста, - весело согласился Виллен. Он знал, что сейчас Алик ударит, но не боялся этого.

Алик ударил его в челюсть. Виллен осел на пол. Прилег.

– Зря руки мараешь, - огорчился за Алика Смирнов и стал глядеть, как будет очухиваться Виллен.

Виллен открыл глаза, перевернулся на живот, встал на четвереньки. Цепляясь за столешницу, поднялся. Поморгал глазами, подвигал челюстью, проверяя сохранность. Как ни в чем не бывало спросил у Смирнова:

– Ты-то что ж хорошего пацана не выручил?

– Не сумел, - признался Смирнов и, хлопнув ладонью о стол, добавил: По недомыслию.

– Не огорчайся, - утешил его Виллен.
– Не было хорошего пацана. Был маленький подлый вор.

– Тебе все люди отвратительны, да?
– вдруг понял Алик.

– Не все. Но большинство, - подтвердил Виллен.

– И мы - в большинстве?
– Алик хотел знать все до конца.

– Пока что в меньшинстве, - ответил Виллен, хихикнул и скривился: мелкое трясение челюсти, необходимое для смеха, вызывало острую боль. Подождал, пока боль уймется, и продолжил: - Поэтому и не хотел, чтобы вы докопались до всего до этого. Знал бы, что ты, Саня, Леркино письмо у Цыгана найдешь, хрена с два бы я вам фотографию с ее надписью показал...

– Знал бы, что я в старое дело нос суну, ты бы Елену с меховой фабрики уволил, - продолжил за него Смирнов.
– Знал бы, что мы пистолет найдем, шурупчик бы заменил. Знал бы, что эксперты все до точности определят, труп ногой не переворачивал бы... Ты что, садист, Виллен?

– Нет. Просто проверить себя хотел - ужаснусь ли.

– И не ужаснулся, - докончил за него Алик.

– И не ужаснулся, - согласился Виллен.

– Пошли, Алик.
– Смирнов поднялся.
– Существуй, Виллен.

Совсем стемнело. Они вышли из калитки и увидели Валерию. Ее белое платье светилось в ночи. Она сидела на лавке у штакетника.

– До свидания, Валя, - попрощался Алик. Смирнов промолчал.

...Вышли на Красноармейскую и свернули на Малокоптевский. У дворовых ворот остановились, а во дворе опять танцы. Они стояли, смотрели, слушали.

– Как она теперь жить будет?
– спросил Алик.

– Кто?
– не понял Смирнов.

– Валерия, - пояснил Алик.

– Ри, - вспомнил Смирнов.