В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего года

– Там чудеса, там участковый бродит, оперативник на ветвях сидит, вольно процитировал Пушкина Алик, и все заржали. Добился-таки своего Алик: Виллен угас окончательно и решительно поднялся.

– Мне пора. Спасибо, тетя Роза, за макароны, за чай. Лешка, книги я тебе на днях занесу. С тобой, Алик, мы договорились. А ты, Саня, дави эту мразь уголовную, без жалости дави!
– Виллен оглядел всех.
– Дядя Яша, до свидания. Привет всем.

И ушел.

– Когда в газетах о деле врачей-убийц напечатали, мне в институте прозвище дали, "дитя Джойнта" - сообщил Лешка.

– А теперь под какой кликухой проходишь?
– поинтересовался Александр.

– "Ошибка Коминформа" - серьезно ответил Лешка.

Веселый человек Лешка, весь в папу. И ленив в него же. Он единственный из выпуска, кто еще продолжал учиться в институте. Лешка не был вечным студентом, просто он очень долгое время был абитуриентом. Когда он провалился на вступительных экзаменах в первый раз, Вилька и Алик пришли его ободрить. Лешка лежал на кровати и смотрел в потолок. Соболезнования принял, как должное, а на вопрос, что дальше собирается делать, твердо ответил:

– Буду работать.

На робкие попытки узнать, на какой ниве он хочет трудиться, презрительно заметил:

– Вы меня неправильно поняли, я буду работать над собой.

И работал. Вставал, как штык, в шесть утра, делал энергичную зарядку с гантелями, обтирался холодной водой и снова ложился спать. До двенадцати. После обеда отправлялся в историческую библиотеку, где внимательно читал любимого своего Джерома К. Джерома, Дюма-опера, Ильфа и Петрова. Вечером помогал брату Мишке готовить уроки. Пройдя за три года школьную науку еще раз, он вместе с Мишкой поступил, наконец, в неприступный до этого Цветмет.

– Коминформ не ошибается, - возразил Алик.

– Это он в политических вопросах не ошибается, а в еврейском обязательно ошибется, - сказал Яша.

– Ша, евреи! Раскудахтались!
– цикнула на Яшу и Лешку Роза.
– Причем здесь еврейский вопрос?

– Еврейский вопрос всегда причем, - меланхолически пофилософствовал Яша.

– Заткнись, - распорядилась Роза и спросила: - Как мама, Саня?

– В рейсе.

– А ты все холостым гуляешь?

– Некогда жениться, Роза.

– Хочешь невесту тебе поищу?

– Уж если надумаю, сам выберу.

– Ты у нас такой. Шибко самостоятельный, - зацепил Алик.

Без стука распахнулась дверь, и в черном проеме эффектно замерла яркая пышная жизнерадостная еврейская красотка Соня.

– Ты что, совсем с ума тронулась?
– ужасным голосом закричала Роза. Время не знаешь, какое? Ограбят, изнасилуют, что тогда делать будешь?

– Расслаблюсь и буду получать удовольствие, - репликой из анекдота ответила Соня и осторожно сняла шляпу с широкими гнутыми полями.
– Пожрать есть что?

– Саня, ты макароны все съел?
– спросила Роза.

– Да что ты, там - на роту.

– Разожги керогаз и разогрей макароны.

– Мерси.
– Соня повесила пальто, взбила волосы и уселась за стол.

– Чего же тогда на стул плюхнулась?

– С интересным мужчиной хочу посидеть.
– Соня повела огненным глазом, улыбнулась, показав идеальные зубы. Розу осенило:

– А что? Бери ее, Саня, пока не изнасиловали.

– Куда это Саня должен меня взять?
– надменно полюбопытствовала Соня.

– Замуж, - ответил Александр.

– Так я за тебя и пошла! Мне муж нужен интеллигентный и состоятельный. А ты со своими жуликами совсем огрубел. И что ты можешь мне в этой жизни предложить, кроме пистолета под мышкой?
– наглая Сонька встала и двинулась к кастрюле с макаронами. Но на пути ее перехватил Алик, поднял, закрутил, умело обжимая при этом.

– Пусти, дурак, - для проформы потребовала Соня, для проформы же и отбиваясь. Алик поставил ее на пол.

– Тогда за меня выходи, - предложил он.
– Хотя не шибко состоятельный, зато до невозможности интеллигентный.

– Так ты же женатый!
– обиженно сказала Соня.

– Не имеет значения и не играет роли!

– Мне бывших в употреблении не надо.
– Соня еще раз сверкнула пылающим взором и ушла с кастрюлей в коридор - разогревать макароны.

– Да, денек сегодня был...
– подвел итог Александр и выбрался из-за стола.
– Спасибо, хозяева, за заботу и угощение. Пошли, Алик.

Мир мой, моя Москва. Моя от недоступного Кремля до занюханного Малокоптевского.

Они вышил на горб заасфальтированной проезжей части Малокоптевского.

– Ты на Вильку не обижайся, - сказал Алик.
– Его тоже понять можно. Сам знаешь, как ему с такой анкетой.

– Как там твои?

– А что мои? Нюшка слово "филолог" почти точно выговаривает, Варька в своем институте пропадает, а меня ноги кормят.

– Корреспондентом еще не сделали?

– Не... Литсотрудник я еще, Саня.

Они обошли огороженный забором из железных прутьев двор и миновали калитку.

– Неудобно стало в обход крутить, - проворчал Алик, и Смирнов оживился, встрепенулся, вспомнил:

– Ты понимаешь, Алька, удивительная штука - забор! Помнишь, как мы до войны с домом шесть враждовали? Их двор, наш двор, драки, заговоры, взаимные подлянки. Когда я вернулся, забора не было, стопили забор. Гляжу, вы с ребятами из шестого - не разлей вода. А два года назад поставили эту железную клетку. И опять все началось сначала. Наши пацаны, их пацаны, наш двор, их двор, опять стенка на стенку. Заборчик-то - тьфу, полтора метра высотой, а - разделил, разделил!

Они стояли перед смирновской дверью. Побренчав ключами, Александр открыл ее и, не входя в комнату, на ощупь включил свет.

– Зайдешь?

– Поздно. Мне-то что, я в газету с одиннадцати, а тебе с ранья пораньше жуликов ловить. Спи.

Шестеро сидели на стульях возле стены. Ни дать, ни взять - смиренная очередь на прием к высокому начальству. Или допризывники перед медосмотром. Но для просителей молодые люди были слишком молоды, а для допризывников - уже переростки. Не очередь к высокому начальству опознание.

Вошла молодая еще женщина, дородная, складная, с ямочками на щеках. Но горе сделало свое дело: затемнило подглазья, сжало рот. За женщиной было двое. Понятые из посторонних посетителей МУРа.