В провинции

— Слезай с козел да проверь пристяжных, — приказал мужчина кучеру. — По-моему, там что-то неладно с упряжью.

Кучер покорно слез и нетвердой походкой направился к лошадям.

Мужчина поднял голову и поглядел вверх. Окна мансарды светились, и временами, когда ветер утихал, оттуда доносился невнятный гул голосов. Мужчина стал вылезать из саней, говоря своей спутнице:

— У меня есть дело к Шлёме, воспользуюсь случаем и повидаюсь с ним. Подожди меня здесь. Я вернусь не позже, чем через десять минут, а тем временем и кони отдохнут.

Сказав это, он скрылся в воротах корчмы.

Женщина осталась в санях. С площади все время налетал ветер, обдавая женщину снежной пылью; кучер стоял подле лошадей и говорил им что-то хриплым голосом; иногда, чтобы согреться, он начинал изо всех сил охлестывать себя руками.

Прошло десять минут, прошло пятнадцать — мужчина не возвращался. Ветер порой утихал, снежная дымка рассеивалась, и перед глазами женщины, на фоне белесого неба, вдалеке, на другом конце площади, вырисовывался серый шпиль костела; в эти минуты затишья ярче сияли освещенные окна мансарды, и было видно, как за стеклами, запорошенными снегом, мельтешат многочисленные тени.

Со двора донесся скрип шагов по снегу.

Женщина радостно встрепенулась, но вместо мужчины в медвежьей шубе увидела трактирщицу в наброшенном на голову платке.

— Добрый вечер, пани, — произнесла та с еврейским акцентом, подойдя к саням.

— Здравствуйте, пани Сарра, — ответила женщина.

— Ну, что же вы тут сидите на таком ветру и морозе? Почему не заходите к нам?

— Спасибо, милая пани Сарра! Мой муж отлучился только на минутку к Шлёме по делу и как только вернется, мы тут же уедем.

— Ну! — воскликнула еврейка. — Шлёмы же нет дома, он уехал в Вильно продавать волов. Ваш муж пошел в залу; там справляют день рождения Франека Сянковского.

— Все равно, милая Сарра, он сейчас вернется, и мы уедем. Не хочется на две-три минуты вылезать из саней, снимать шубу.

— А если он задержится? — просила еврейка.

— Этого не может быть: он ведь меня здесь оставил и не допустит, чтобы я долго ждала.

Если бы не снежная дымка и не ночная темень, можно было бы заметить загадочную улыбочку, пробежавшую по губам трактирщицы, полунасмешливую, полусочувственную.

— Ну, как хотите, — сказала еврейка. — Спокойной вам ночи, я не могу здесь больше стоять, очень холодно.

— Спокойной ночи, пани Сарра.

Снова заскрипел снег, и женщина, кряхтя и жалуясь на холод, скрылась в воротах.

И снова снежные вихри, огибая корчму, с воем налетели на сани, где сидела женщина; колючая снежная пыль била ей в лицо, а когда ветер утихал и снежная завеса рассеивалась, на бледном небе выступали темные очертания костела и несколько мутных огоньков мерцали в отдаленных домишках.

Прошло еще четверть часа, мужчина не возвращался.

Вдруг откуда-то с поля долетел звон колокольчика, без которого обычно не отправится в дорогу путешественник по заснеженным литовским просторам.

Пристяжные завертели головами, и звякнул другой колокольчик, точно отвечая тому, далекому, который звенел в окрестных полях. Дальний звон становился все ближе, ветер все отчетливей доносил его трели, наконец послышался скрип полозьев, и позади саней, где сидела женщина, остановились еще одни сани, запряженные парой резвых лошадей. Из саней ловко выскочил мужчина в складном, затянутом в талии кожушке и барашковой шапке и обратился к своему кучеру:

— Зайдем-ка, Адась, в корчму погреться. Объезжай эти сани и въезжай во двор, передохнем с полчаса, а потом двинем домой.

Он направился в корчму, но по дороге обернулся и крикнул:

— Только поосторожней, не задень эти сани да не спугни пристяжных! — Взглянув мельком на женщину, он удивленно покачал головой и исчез в воротах.

Сани медленно последовали за ним.

Услышав голос приезжего, женщина вскинула голову, но тут же ее опустила и зарылась лицом в меховую муфту.

Между тем приезжий миновал захламленные сени, слабо освещенные сальной свечой, тлевшей в фонаре, и вошел в корчму.

Вдоль стен стояли лавки и столы, в большом камине под кирпичным навесом о трех деревянных подпорках пылал жаркий огонь.

У камина стояла хозяйка, пани Сарра, полная и приземистая еврейка в рыжем парике и чепце с грязноватой желтой лентой, в линялой юбке с широкой засаленной полосой внизу и в заношенном шерстяном платке, из-под которого виднелось несколько ниток жемчуга, скрепленных спереди фермуаром старинной работы.

Лестницу на мансарду освещала заткнутая за потолочную балку лучина; дверь в соседнюю комнату была приоткрыта, там на столе в массивном подсвечнике догорела оплывшая сальная свеча и слышалось воркотня мишуриса [12] , урезонивавшего расшалившуюся детвору. На скрип двери хозяйка обернулась, и приветливая улыбка осветила ее круглую физиономию.

— Вот это гость! — воскликнула трактирщица. — Ну, гость! Сколько зим, сколько лет! Давно мы вас не видели, дорогой пан Топольский!

12

Слуги (евр.).

— Добрый вечер, пани Сарра, — отвечал тот, снимая шубу. — Ох, и замерз же я! Приготовьте-ка чаю побыстрей, а покуда налейте мне и моему кучеру по рюмке старки.

Он подошел к огню, а трактирщица, кликнув мишуриса, велела поскорей ставить самовар и поспешно придвинула гостю стул и небольшой столик, затем стала доставать из буфета водку.

— Откуда же вы путь держите, сударь? — поинтересовалась она, бренча посудой.

— Из уезда, уплатил налоги и другие дела улаживал.

— Ай-ай-ай! В такой мороз шесть миль проделали?

— Хуже того, в метель! — добавил Топольский.

Трактирщица поставила на столик бутылку и рюмку.

— Скажите, пани Сарра, — обратился к хозяйке Болеслав, наливая себе водки, — что это за женщина сидит в санях перед вашей корчмой?

Еврейка многозначительно усмехнулась.

— Это молодая пани Снопинская.

Рука Болеслава с поднесенной ко рту рюмкой дрогнула.

— Пани Снопинская? Из Неменки? — переспросил он, точно не веря своим ушам.

— Ага! — утвердительно кивнула головой трактирщица.