В провинции

Одна, вспомнилось ему, назвалась огнем, а другая зефиром, и он подумал, что теперь обе женщины, должно быть, готовятся противостоять друг другу, подобно выбранным ими когда-то роковым стихиям. Эта мысль причинила ему острую боль. Его Винцуня, его духовное дитя, идеальная и чистая невеста, женщина, с которой он теперь хотя и разлучен навеки, но чувствует себя навеки связанным, — в борьбе с пани Карлич, своенравной и капризной особой, жизнь которой заполнена мелкими любовными интрижками и унизительной праздностью?! Эта светловолосая, хрупкая, слабая женщина борется с той, страстной, черноокой, дерзкой — за человека, от которого теперь зависит все ее будущее, ее счастье или гибель! Все воспоминания и прежние мечты, вся доброта его сердца, жалость, глухой гнев — разом ожили в нем, но по лицу его ничего нельзя было угадать. Напротив, он улыбнулся и продолжал все тем же тоном обычного разговора:

— У вас, вероятно, немало знакомых, и вы могли бы выбирать тех, кто вам приятен.

— Мне не хочется да и некогда вести светский образ жизни, — ответила Винцуня и добавила с чувством: — У меня дочь!..

— А! — протянул Болеслав, и впервые в его голосе прозвучала горечь, глаза помрачнели, а у губ пролегли скорбные складки; это длилось мгновение, не больше, он тут же овладел собой и спокойно добавил: — Да, знаю, я слышал, что у вас дочь.

— Прелестный ребенок! — с материнским восторгом воскликнула Винцуня.

В глазах Болеслава, безотчетно смотревшего на огонь, промелькнуло выражение невыразимой боли. Но он и тут овладел собой, поглядел на Винцуню и сказал:

— От всего сердца желаю вам быть счастливой матерью и женой, — и протянул ей руку.

Винцуня подала ему свою и почувствовала рукопожатие, которое она узнала бы среди тысячи других: через него как бы передавалось пульсирование горячего сердца; и ее прошлое, все, что роднило и связывало ее с этим человеком, встало перед ней, она его отвергла, а он великодушно желает ей счастья… Слезы выступили у Винцуни на глазах…

Скрипнула входная дверь, и в дверях показался паренек в нарядной ливрее, слегка припорошенной снегом.

— Чего тебе, Павелек? — спросила Винцента.

— Извиняюсь, — произнес кучер нагловатым голосом, свидетельствующим, что его обладатель не совсем трезв, но человек — не собака, чтобы стоять так долго на морозе, и кони иззябли и беспокойны…

Винцента растерялась, но выручила трактирщица, которая как раз вошла из соседней комнаты.

— Если позволите, — предложила она, — я напомню вашему мужу, что вы его ждете и кони стоят на морозе…

— Хорошо, милая пани Сарра, — ответила Винцуня и, обратившись к кучеру, велела ему вернуться к лошадям: хозяин сейчас уладит дела со Шлёмой, и они поедут.

Трактирщица стала подниматься по лестнице в мансарду. Чем выше она взбиралась, тем явственней до нее доносился шум, разговоры, смех, пение. Она отворила дверь в залу и замерла на пороге, пораженная открывшимся ей зрелищем.

На бильярдном столе, почти упираясь головой в потолок, возвышался широкоплечий и рослый Франек Сянковский с полным бокалом в руке. Вокруг толпились молодые и не очень молодые люди с бокалами в руках, среди них был и Александр Снопинский; очевидно, это была овация в честь виновника торжества.

— Виват, Франек! — выкрикнул чей-то зычный голос, когда хозяйка открыла дверь; в ответ послышались возгласы, смех, шутки, а весь этот галдеж покрывал громовой бас рассыпавшегося в благодарностях Франека.

Никем не замеченная хозяйка приблизилась к Александру и легонько дернула его за полу сюртука, Снопинский обернулся.

— Чего тебе, несносная женщина? — спросил он нетерпеливо.

— Извините, сударь, — сказала еврейка, — но ваша жена ждет внизу, и кони стоят на морозе.

Наступила минутная тишина. Александр схватился за голову.

— Бог ты мой! — воскликнул он. — Совсем забыл!

Он поставил бокал на бильярдный стол и сказал приятелям:

— Ну, будьте здоровы! Мне надо ехать!

— Как! Ты нас покидаешь? — раздалось сразу несколько голосов.

— Так скоро? Ни за что тебя не отпустим!

И несколько рук ухватили его за плечи.

— Побойтесь Бога!.. Жена! — смущенно оправдывался Александр.

Грянул гомерический хохот. Франек, все еще стоявший на столе, насмешливо покачал головой и басом пропел:

Что, волчище, хвост поджал? Упился? Нет, дружище, тут почище — Оженился!

Новый взрыв смеха раздался в ответ. Снопинского держали за руки, за полы сюртука.

— Не отпустим! Не отпустим! — кричали со всех сторон.

— Видит Бог, я бы рад остаться, но куда мне деть жену? — продолжал оправдываться Александр.

— А может, заночуете у нас в трактире? — предложила еврейка.

— Побойся Бога, женщина! Оставаться на ночлег в двух шагах от дома?

— Послушай, что я скажу! — возвестил Франек, спрыгивая со стола. — Дам тебе дельный совет: жену отправь домой, а сам оставайся!

— Молодец Франек! Умница Франек! Вот это рассудил! — закричали все.

— А что? Может, так я и сделаю, — произнес, поразмыслив, Александр.

— Только так! Только так, Снопинский! — кричали все. — Ничего с твоей женой не случится, если она одна уедет домой. Лошади у тебя смирные, кучер отменный! Да и недалеко!..

— Попытаюсь, — сказал Александр и выбежал из залы, сопровождаемый хохотом и звуками разудалой песни:

Что, волчище, хвост поджал? Упился? Нет, дружище, тут почище — Оженился!

— Не поджал! Вот увидите, что не поджал! — крикнул он приятелям с лестницы и быстро вошел в нижнюю комнату.

Он был так возбужден и озабочен, что не заметил Топольского, стоявшего в стороне, у окна; подбежал к жене, схватил ее за руку и торопливо стал объяснять:

— Извини, душечка, я тебя заставил ждать, никак не мог прийти раньше. И ты знаешь, поезжай без меня, а то у меня здесь…

— Но я боюсь ехать одна в такую ночь, — мягко возразила Винцента, с удивлением глядя на мужа.

— Чего же бояться, моя милая? Павелек отлично правит.

— Он не совсем трезв… — напомнила жена.

— Фантазия! — буркнул Александр, и тут его взгляд упал на Топольского.

— Вы здесь… Как поживаете, пан Топольский? — произнес он слегка растерянно. Внезапно глаза его блеснули и он оживленно воскликнул: — Какая удача! Ведь вам в одну сторону! Вы не откажетесь проводить мою жену до Неменки? У меня тут, видите ли, столько дел…