В русском лесу

Письмо вложено в конверт, конверт помещен в книгу, книга-рукопись завернута в серую бумагу и обвязана шпагатом. Совместно Кирила с Романычем отнесли бандероль на почту, сдали ее, получив квитанцию. Оба были довольны собой и уверены в успехе. Оба радовались и удивлялись, зачем им нужно было ходить в местную редакцию, тогда как на свете существуют издательства, которые печатают разные интересные книги...

Послав рукопись, Кирила с Романычем ждут ответа, у них только и разговоров что о книге. Они уже видят ее: в жесткой красивой обложке, с рисунками. Как только книга будет издана, так о ней примутся печатать многие газеты отзывы, хвалить автора Кирилу Масленникова. Тогда и редактор Павел Барсагаевич изменит свое отношение к книге и тоже напечатает хвалебный отклик. Слава славой, но и гонорар будет уплачен, тогда Кириле следует подумать, работать ли ему в «Бытснабе» или заняться только творчеством...

Кирила с Романычем мечтали, а жизнь катилась своим чередом. Начальник «Бытснаба» вызвал Кирилу и высказался перед ним без обиняков.

— Я давал вам, Масленников, поблажку, — строго выговорил он, — предполагая, что вы заняты чем-то серьезным. Но мне стало известно, что вы были заняты глупостями. Поэтому с моей стороны никакой поблажки вам больше не будет. Приступайте к работе и работайте со старанием, чтобы наверстать упущенное. Скоро осень, и нужда в исправных трубах и печках очень велика.

Выслушав начальника «Бытснаба», Кирила почувствовал себя обиженным, но смолчал. Он снова принял из рук диспетчера пачку заявок и нарядов и отправился по адресам, вооружившись киянкой и молотком. Однако уж не с прежним старанием он работал, часто отдыхал, сидел с мечтательной улыбкой на лице без дела, глядя в одну точку. Его спрашивали — отвечал не сразу, думая о своем. То, бывало, выполнял нормы и даже перевыполнял, а тут даже половину дневного задания не мог осиливать. Мешали ему, кроме бессмысленного сидения и глядения в одну точку, еще и разговоры со стариками и старухами о старине, которые он записывал в блокнот. Над ним посмеивались, иные — ласково, иные — с раздражением, будто он разговорами причинял кому-то вред. Многие клиенты оставались им недовольны: то заклепки не так поставит, то труба только что отремонтированная задымила. Совсем испортился работник. Само собой разумеется, о своих недовольствах клиенты сообщали начальнику «Бытснаба», и тот вызвал Кирилу и предупредил его: если он не исправится, он будет уволен как бракодел. Предупреждение было серьезное, но Кирила не спешил с исправлением. Да и не в силах он был исправиться: он совсем потерял интерес к жестяному и трубному делу. Витая в облаках, он думал о писательской славе.

Между тем ответа из столицы долго не было. Мучась нетерпением, Кирила вместе с Романычем каждый день ходили на почту, интересовались: не завалилось ли где ненароком из столицы письмо? Очень они письма дожидаются. Им отвечали: почта работает исправно, поступит письмо — им принесут...

— Без задержки, вы уж постарайтесь, голубушки, без задержки, — ласково уговаривал Романыч почтовых женщин. — Очень нетерпеливо мы ждем, судьба жизни решается.

Письмо наконец пришло. Оно пришло вместе с рукописью, на которой значилось «вх» и «исх», что обозначало входящую и исходящую нумерацию. На белом, с красивым фирменным знаком листе значилось:

«Уважаемый т. Масленников, ваша рукопись нам не подходит по своей ненаучности. Зав. отд. Марокуш».

Удар грома средь ясного неба не так бы ошарашил старого учителя истории и жестянщика, как этот краткий, невежливый, жесткий ответ. У Романыча затряслись руки, он побледнел. Кирила, наоборот, покраснел как рак от охватившего его волнения. Он поднял выпавший из рук Романыча лист и перечитал: «не подходит...» Как же так, почему? Так складно и хорошо написано, без выдумок, по документам, — почему же ненаучно, почему?

Романыч не хотел смириться с несправедливостью по отношению к талантливой и нужной, как он полагал, книге и решил предпринять соответствующие меры. В нем заговорил идеологический боец. Он написал жалобу на редактора местной газеты, который «не разбирается в истории». Он пожаловался в высокие инстанции: и на зав. отд. Марокуш, обвинив его в невежестве. Он выслал рукопись в другое издательство. Он посоветовал Кириле уволиться с работы и серьезно взяться за литературу. Жить не на что! — не беда, его пенсия выдюжит, она у него полная, а иждивенцев ни одного. Безболезненно для себя Романыч прокормит начинающего писателя, ущемив себя только, может быть, в одном — покупке новых книг. В ответ на его доброту и заботу Кирила должен в два-три раза усилить литературный труд. Кирила согласился и немедля принялся сочинять новую книгу.

Кирила, денно-нощно сидя в своей комнатухе на Заторной улице, корпел над новой книгой, Романыч продвигал ранее написанное. Писал письма, объяснял смысл исторического сочинения об юродивых и юродстве как таковом, его положительной роли в развитии общества. Его не понимали или, как он объяснял Кириле, не хотели понимать, так как еще не выросли до высоты их совместного открытия. Почта работала вовсю. Чуть не каждый день в столицу и в другие города летели письма и жалобы, и новые экземпляры рукописи об юродивых. Чуть не каждый день издалека приходили ответы. Тарасовской почте и всему славному городу Тарасову было известно о решительной и бескомпромиссной борьбе, которую вел старый учитель истории с издательствами и различными инстанциями. И учителя, и жестянщика встречали на улице насмешливыми улыбками и замечаниями, на что ни «старый», ни «малый» не обращали внимания. Они делали свое дело — боролись за книгу.

Так как заочная борьба не давала ожидаемого результата, то однажды Романыч, переполненный бойцовским задором, решил поехать в столицу и самолично встретиться с непонимающими редакторами и убедить их в беседе, что книгу надо напечатать. Кирила не отговаривал: если нужно ехать, то о чем разговор! — и Романыч стал собираться: достал с полки фибровый чемодан, уложил белье, носки, зубную щетку, кое-какие книжки — читать в дороге. Билет на самолет был заказан вовремя...

Проводив Романыча, Кирила продолжал работу. Писал он в квартире Романыча, сидя за полированным столом, пользовался его книгами — так велел, уезжая, Романыч. Работал и ждал вестей. Романыч обещал, как приедет в столицу, написать. В случае, ежли продвинет книгу, он даст знать телеграммой. Кирила был спокоен. Он верил в учителя. Если взялся Романыч, думал он, то не отступится, покуда не одержит победу. «Как хорошо, — думал Кирила, сидя за столом, — что я спознался с таким человеком. Без него мне ни за что не сделаться бы писателем...»

...В один из дней в квартиру бывшеархимандритского дома, где занимался Кирила, постучали. Кирила открыл дверь, — перед ним стояла почтальонша с кирзовой сумкой на брезентовом ремне. Она доставила заказной конверт, требовалась роспись в получении корреспонденции. Кирила расписался поданным ему химическим карандашом, почтальонша весело заглянула ему в глаза, повернулась и вышла.

Кирила долго не вскрывал конверт. Конверт был тяжелый и тугой. Что в нем пришло, неведомо. Кирила без устали дожидался радостной вести, но она не поступала. Что ни письмо, то отказ — прямые, лаконичные строчки. Чуда свершиться не могло, разве еще что-нибудь похуже, чем отказ...

Трясущимися руками Кирила разорвал конверт — поплыли в глазах знакомые мелкие строчки, написанные рукой Романыча:

«Друг мой, Кирила! Из Тарасова я летел в маленьком самолете — и застудился. Мне надо было бы вернуться из Новосибирска, но я полетел дальше. В столице я слег, меня на «скорой» увезли в больницу — крупозное воспаление легких. Спустя две недели, друг мой, я почувствовал, что не встану. Меня похоронят здесь, в столице, но ты об этом, дружок, не думай. Я свое отжил, век мой был большой и интересный. Одно меня огорчает перед уходом в мир иной, что я не поставил тебя на нога... Сегодня я, друг мой Кирила, звал нотариуса, составил завещание. Собранные за всю мою жизнь книги оставляю за тобой, пользуйся ими, читай, вникай лучше, люби историю, не бросай литературу. А книгу об юродивых пробивать прекрати, я верю, она сама пробьет себе дорогу, найдется у нее со временем и редактор, и издатель, и свой читатель. А теперь, милый, прощай, не поминай лихом Романыча».

...Под утро Кирила уснул. Ему снилось все то же, чем он жил в последнее время: Воскресенская гора, острожные стены, башни наугольные да надворотные, белый камень возле въезжих ворот, а на нем сидит... Романыч. Сидит толстый, маленький, глазки голубые, круглые и посматривает по сторонам. Тут же рядом с ним и себя Кирила видит, словно со стороны, стоит он возле Романыча и дожидается, должен учитель что-то ему сказать очень важное, нужное. С Воскресенской горы недалеко видно: сумерки надвигаются, слабо освещенные городские улицы тонут во мгле. Дует ветер, по небу плывут тучи, из них, как из редкого сита, высеваются крупные хлопья снега и, подхваченные ветром, уносятся прочь.