В середине дождя
Шрифт:
Она придвинулась ко мне. И поцеловала. Обхватив ладонью мой затылок.
— Леша — просто мой друг. А Саша — в прошлом. Все это время я думала о тебе. Все эти два месяца я думала о тебе. Для меня нет сейчас человека важнее тебя.
Когда Аня заснула, я осторожно высвободил свою ладонь, плотнее укрыл одеялом и вышел. Потом зашел в ванную и завернул кран: водяной саксофонист замолк. Когда оказался в своей комнате, подошел к окну. Я ни о чем не думал, в голове был бессвязный поток мыслей. Я долго смотрел в черноту, обволакивающую и утягивающую, мирную и безмолвную.
Утром
Некоторое время я просто лежал в кровати, постепенно примиряясь с явью. Взглянул на часы — одиннадцатый час. Ночью мне что-то снилось, но я никак не мог вспомнить, что именно. Желание вспомнить было назойливым, как неугомонная муха, но попытки были тщетны. Я встал и направился в ванную.
Когда пришел на кухню, там уже была Аня. Она была в тех же лосинах и в той же футболке, но глядел я на нее чуть другим взглядом. Эта ночь что-то изменила. Аня стала и ближе, и роднее, и понятней. Дистанция, которую я доселе чувствовал, вдруг стерлась. Исчезла.
Аня повернулась ко мне и с виноватым выражением лица посмотрела на меня. Я увидел в ее руках осколки разбитой чашки.
— У меня кривые руки, — сказала она. — Может, склеить? Здесь всего три осколка.
Я взял осколки и выбросил в мусорное ведро.
— Не беспокойся, — сказал я. — Значит, на счастье.
Я провел ладонью по ее щеке. Следов ночных слез не было заметно. Я поцеловал ее и спросил:
— Завтракала?
— Только чай попила. В холодильник без спросу решила не лазить.
— И зря.
Я взял заварной чайник, вылил содержимое в раковину, сполоснул и насыпал новой заварки. Включил электрочайник, достал из шкафа пачку "Геркулеса". Налил молока в небольшую кастрюлю и поставил на включенную плиту. Молоко слегка разбавил водой. Закрыл крышкой кастрюлю. Повернулся к Ане. Она стояла у окна и наблюдала за мной.
— Садись за стол, — сказал я.
Она села. Я достал из холодильника масло, колбасу, говяжий паштет. Нарезал черный и белый хлеб, открыл банку джема, насыпал в вазу печенье. Аккуратно разложил все на столе.
— Ты меня хочешь накормить, как верблюда, на целый день? — засмеялась Аня. — Я в общежитии по утрам только один бутерброд съедаю.
— Завтрак должен быть плотным.
— Угу. С тобой бы я давно растолстела.
И она вновь засмеялась. Это было как маленькое чудо — ее смех. И за окном — на миг сквозь дождь проглянуло солнышко.
Через пятнадцать минут каша была готова. Аня съела бутерброд с паштетом, затем еще один — с колбасой. Я положил ей и себе овсянку. Перед тем как сесть, включил радио. Там крутили хит пятилетней давности — песню Селин Дион "My heart will go on".
Аня облизала ложку и отодвинула пустую тарелку. Сказала:
— Слушай, а ты вкусно готовишь. Просто здорово. Хотя я к овсянке отношусь так себе. Почему я узнаю о тебе все в последний момент?
По скатерти прочертил светлую линию солнечный луч. Линия задела кончики Аниных пальцев, лежащих на столе.
Я встал и налил ей в чашку чай. От чашки шел легкий фруктовый
аромат. Аня положила сахар и отпила глоточек.— А куда мы сегодня пойдем? — спросила она.
— Погуляем здесь, в районе. Если ты не против.
— Не против. Мне тут нравится. Из окна такой хороший вид. Хочу все это осмотреть.
Луч солнца скользнул со скатерти Ане под локоть, словно желая пощекотать. Дождь за окном моросил в неясном свете, нити капель сливались с воздухом.
Я поглядывал на Аню, она пила чай. На ее нежной коже лица появился небольшой румянец. Мне хотелось думать, что все, что было этой ночью, было сном. С ней не должно было случиться то, что с ней случилось. Так не должно быть в жизни — если верить в ее справедливость.
— Смотри — радуга… — сказала Аня.
Я посмотрел в окно. Радуга в четверть круга отсвечивала в несколько цветов на сером, оползшим от сырости, небе. У концов она растворялась и размывалась, бледнея, как хвост кометы. Дождь словно отошел поодаль и теперь моросил, тщательно соблюдая границы. Он постепенно редел. Радуга казалась легкой и бесплотной.
Хотелось протянуть руку и коснуться ее края.
После завтрака мы оделись и вышли из дома. Дождь закончился, в небе появились голубые просветы, поэтому зонтик мы решили не брать.
Я держал Аню за руку и осторожно переводил через одну дорогу, вторую, третью. Мы проплутали дворами, идя кратчайшим маршрутом, пока не вышли к каналу. Отдельные прохожие и отдельные автомобили встречались нам по пути — случайные, воскресные. Улицы были похожи на улицы из фильмов Антониони, намеренно и не по-настоящему пустынные.
Канал тоже был пуст. Тихие дожди словно разогнали все живое вокруг. В серо-голубом небе теснились фиолетовые облака, и не было ни одной птицы. Под ногами шуршала песочная дорожка, которая одним краем касалась пригорка, спускающегося к воде, а другим — зелени трав, кустов, полудиких деревьев. Вдоль дорожки стояли пустые бетонные скамейки. На противоположной стороне канала виднелись дома, впереди — небольшие мосты. Канал был впечатан в городской пейзаж будто для напоминания жителям, как хорошо бывает на природе.
Мы остановились у моста. Дождавшись, пока светофор покажет зеленый, перешли проезжую часть. Канал тянулся дальше и поворачивал вправо. Но поворот был еще очень далеко.
— Вода и город. Иногда мне хочется побывать в Венеции, — сказала Аня. — В этом сочетании есть что-то божественное.
— А ты веришь в Бога? — спросил я.
— Да.
— Несмотря на все?..
— Да.
— Почему?
Но тут же понял, что задал глупый вопрос. Аня сказала:
— Не могу объяснить. Это сложно объяснить.
Она поправила прядь волос и спросила:
— А ты веришь?
— Честно? Не знаю. Еще не решил.
Небо опять затянулось тучами и теперь имело слегка свинцовый оттенок. В такую погоду невозможно было определить, сколько сейчас времени. Это могло быть и раннее утро, и послеполуденный час, и предвечерняя пора. Я посмотрел на часы. Первый час.
— Недавно посмотрела фильм "Пепел и алмаз", — сказала Аня. — Фильм польский, старый. И там мне понравилось одно стихотворение, которое цитирует герой.