В Шторме

– Как ты? – горько поинтересовался Люк.

– Как я, - ответил он без сомнения.
– Ты поймешь со временем.

Люк покачал головой.

– Я уже понимаю тебя - и это пугает меня больше всего.

Вейдер ступил на полшага вперед, злясь, что его сын вынужден чувствовать себя так - чувствовать так из-за джедаев, которые сначала украли его, а затем пытались управлять им.

– Тебе не нужно бояться себя. Ты должен гордиться этим.

– Чем?
– спросил Люк с искренним презрением.

Вейдер сердито посмотрел на него, не в силах понять это отторжение.

– Своей силой, своими способностями. Признай то, кто ты есть.

– Я больше не знаю, кто я… - прошептал сын, отступая назад, чтобы сохранить расстояние между ними. Одинокий, безнадежно запутанный.

Хорошо, сказал себе Вейдер. Хорошо, что мальчик начинает ставить под сомнение слова джедаев о нём и его предназначении. Вот он шанс, их шанс. Всё, что хотел Вейдер, могло быть достигнуто. И все же… что-то внутри него, не могло не откликнуться на мольбу души Люка.

– Ты - мой сын. И это никогда не изменится, - произнес он сильным, твердым голосом.

– Я чувствую себя потерянным… - Люк поднял глаза на отца в тяжелом, неохотном признании. – А ты хочешь лишь еще дальше потянуть меня от света.

– Я хочу привести тебя к истинному пониманию.

– Я понимаю, - ответил Люк, - я просто не могу согласиться с этим.

– Значит, не понимаешь. Император покажет тебе истину - он заставит тебя принять ее.

Люк опустил голову, впервые признавая возможность своего поражения, хотя бы частично.

– Он заставит меня повиноваться. Возможно. – Имеющее значение признание или только моментная слабость? Люк не знал: так много всего, в чем он когда-то был уверен, так много истин, на которых он строил свою жизнь, превратилось в призрачный дым. Но кое-что еще оставалось, то, во что он верил всем сердцем и душой.
– Но я никогда не соглашусь с тем, что Палпатин прав - я никогда не поверю, что он делает что-то большее сверх простого удовлетворения собственного тщеславия и корысти. Никто не сможет заставить меня сделать это - ни ты, ни он. Никто.

– Ты просто…

– Нет. Хватит, - твердый голос Люка полностью подавил недавний проблеск хрупкого колебания.
– Я больше не буду искать тебе оправдания, пока ты задабриваешь свою совесть и находишь причины для моего пребывания здесь.

Вейдер неловко замолчал, не зная, что сказать против этого исчерпывающего заявления, не желая сводить все к очередному конфликту.

– Ты должен уйти. Пожалуйста, оставь меня, - Люк отвернулся, унылый и отрешенный.

Сгорая от расстройства, Вейдер все же стоял на своем - не собираясь быть отвергнутым махом руки.

– Нет. Я не уйду - я не оставлю тебя.

Люк не поворачивался.

– Ты уже сделал это - двадцать два года назад.

– Ты был отнят у меня - я не оставлял тебя, - Вейдер сделал сильный упор на последние слова.

– Я не говорил, что физически, - парировал Люк, нанося острую, глубокую рану и демонстрируя, каким изменчивым становится его характер.

– Я сделал свой выбор. И я поклялся, что не пожалею о нем.

– Что же тогда ты делаешь здесь?
– проговорил Люк. Еще одно едкое замечание, брошенное так небрежно с невозмутимо спокойным лицом.

– Потерять тебя - никогда не было моим выбором.

– Лишь привести сюда - было.

Еще один удар попал в цель без всяких усилий, с холодной режущей точностью, заставляя Вейдера задаться вопросом, не учился ли мальчик у Палпатина слишком многому.

– Я сказал тебе - я не жалею о своих решениях.

Люк пристально взглянул на бесчувственную маску, пытаясь найти за ней глаза отца, но видел только собственное отражение, темное и искривленное.

– Я жалею о них, - прошептал он снова тоскливым голосом, сокрушая Вейдера в этот безусловно искренний момент своими быстрыми и резкими переменами.
– Я надеялся… - он коротко рассмеялся без всякого намека на веселье, без всякого защитного выражения на лице, перетянутом горечью поражения, перейдя в одно мгновение биения сердца от острой презрительной манеры к полной открытости, сняв внезапно все свои щиты.
– Так глупо… наивно, слепо, безрассудно. И каждый раз, когда ты возвращался, какая-то крошечная часть меня надеялась снова. Глупо - потому что все, на что я когда-либо надеялся, я потерял.

Он отвел взгляд, не в силах поверить, что сделал это признание своему отцу - но он был опустошен, исчерпан и утомлен от одних и тех же игр, идущих по кругу, с постоянно скрываемыми чувствами и намерениями. Что-то побуждало его к правде в эту минуту - говоря, что это был последний предоставляемый шанс.

– И каждый раз, когда ты возвращаешься, ты только напоминаешь мне об этом.
– Люк обессиленно покачал головой, смотря на Вейдера мучительным и смирившимся наконец взглядом.
– Я не могу больше продолжать это.

Люк ожидал хоть какую-нибудь реакцию от отца, какое-нибудь признание – любое вообще. Что-то, что дало бы ему понять, что он значит для своего отца нечто большее, чем только возможность для достижения целей.

– Тебе в самом деле плевать на меня? – еле слышно прошептал он.

– Ты - мой сын, - Вейдер не знал, что еще сказать.

Люк снова безрадостно рассмеялся, по-прежнему всматриваясь в маску - пытаясь увидеть за ней человека…

Может быть, он ничего не видел, потому что там ничего не осталось?

– Тогда не приходи больше, - сказал он, придавая словам весомую значимость простым, искренним тоном.

Внутри Вейдера все оборвалось – от понимания, что его сын принял только что некое всеобъемлющее решение. Тяжесть его слов уничтожила всю надежду. Однако Вейдер не сделал ни одного движения, передающего его чувства - слишком гордый, чтобы показать свою слабость, даже сейчас. Люк держал его взгляд в течение долгих секунд, прежде чем отвернуться. И не представляя, что еще можно сделать, дабы закрыть брешь между ними, Вейдер молча повернулся и вышел из комнаты.

Люк стоял неподвижно, с натянутой, напряженной спиной, наблюдая в окне отражение своего отца - наблюдая, как тот тихо смотрит на него, как разворачивается и уходит. Тогда он расслабился, но не обернулся, зная, где скрыты камеры – и не желая разделять с ними этот крайне личный момент.

Долгое время он стоял так, уставившись в темноту.

Вейдер шагал прочь, еле сдерживая эмоции, потрясенный заявлением своего сына, сказанным с таким непримиримым убеждением.

Несмотря на то, что он уже знал, Вейдер только сейчас понял, как сильно Люк лелеял и дорожил памятью своего отца - добродетельного джедая, боровшегося за те же свободу и справедливость, что и Люк. Как сильно он восхищался им, уважал и любил.