В Шторме
Шрифт:
Но она помнила их, обычно доставляемых во Дворец лордом Вейдером. Он словно хищник приносил добычу домой, своему Мастеру. Они держались день, иногда больше, прежде чем Император уничтожал их. Иногда Мару вызывали, чтобы она стала свидетелем их конца, чтобы поняла способности, которыми они обладали, поняла, как можно противостоять им, поняла, что такое вообще - находиться в присутствии джедая. Иногда он давал им оружие, иногда нет. Часто Император давал им лайтсейбер и обращал против них Вейдера - особое шоу для развлечения ее учителя.
Некоторые из них были более сильные, чем другие, некоторые были чуть старше возраста
Но ни один из них не обладал такой мощью; иначе они, безусловно, бросили бы ее против врага в свои последние отчаянные мгновения. И ни один из них никогда не обладал такой властью над ее мастером, становясь ведущей и навязчивой идеей, ослепляющей его к любой опасности.
Она чуть не произнесла это – чуть не озвучила свои страхи вслух. Чуть не спросила, является ли Скайуокер угрозой.
Но удержала язык за зубами, зная, что учитель расценит это как сомнение в его способностях - что было, конечно, недопустимо.
Палпатин резко отдернул руку от сломанного окна; на кончике бледного, как полотно, пальца появилась крошечная алая капля.
Мара смотрела на нее, красно-рубиновую на белом. Глубоко тревожное зрелище, никогда прежде она не видела крови своего мастера.
Эта темная капелька крови на бледной коже потянула ее сознание к обволакивающей сверхъестественной неподвижности, как будто само время прекратило существовать …
… … …
… … … … … … …
Что-то… Что-то приближалось, похожее на шторм, бушующий в ночи; темные тучи, стирающие лунный свет.
Двуличие, предательство… лояльности, которым брошен вызов, решительная преданность. Все в движении, неустойчивое.
Все изменялось, даже она сама. Ничто не могло остаться незатронутым, сама судьба уступала…
Кроваво-красное солнце, холодное, как смерть. Оно тотчас разделилось и стало двойным в её затуманенном видении; тишина, шепчущая загадки:
«Сын Солнц…»
Небо стемнело, и солнце стало блекнуть, изменяясь в мертвенно-бледную луну, и она услышала - почувствовала - что-то дикое и первобытное в безысходности кромешной ночи, словно волка, бродящего во тьме…
Пепельная луна вновь зажглась кроваво-красным, с неба упала единственная алая капля, приземляясь в ногах
ее мастера, впитываясь в подол его длинной, соболиной мантии…
…Это мгновение, этот туго натянутый отдельный момент…
Многочисленное развитие возможностей запутывалось между собой, все будущее циркулировало в одном моменте.
Одно решение, одно несгибаемое желание.
Слабость, которая является силой…
… … … … … … …
… … …
Завывание волка в темноте заставило ее резко вздрогнуть, рывком приводя к чувству реальности.
– Что ты видела?
– голос учителя был мгновенен и требователен.
Мара медленно покачала головой – чем бы ни было её сюрреалистическое видение, оно уже рассеивалось в воздухе, как эфир, как сон после пробуждения.
– Я видела…, - она изо всех сил пыталась вернуть что-нибудь из своего видения, но только одно было
в памяти, горело там, как образ, который остается, когда слишком долго смотришь на солнце, - …волка. Волка во мраке… на охоте.– На охоте на кого?
Она почти что ответила: «На вас».
Но когда Мара открыла рот, понимание этого убежало от нее, как тот волк во мраке, и ей осталось только безучастно смотреть в пятнисто-желтые глаза ее мастера.
В конце концов она отвела взгляд, рассредоточено просматривая глазами комнату, пытаясь вызвать хоть какие-то моменты ясности. У нее был опыт лишь нескольких видений в жизни и все они были похожи: изломанные, фрагментированные, крайне реальные, но моментально рассеивающиеся в памяти, как только заканчивались.
Джейд помотала головой, и только затем обрела дар речи, вспомнив, с кем говорила:
– Я не знаю, учитель, я сожалею…
Она знала, что это рассердит и расстроит его – то, что ее способности так ограничены - поэтому попыталась быстро перевести разговор к другой, более достижимой задаче.
– Я распоряжусь немедленно заменить окно.
– Да, иди, - тон его был нетерпелив и раздражителен.
Мара поклонилась, оглянулась на лежащего без сознания человека и направилась к дверям, чтобы позвать охрану – но затем развернулась и, не поднимая глаз, кающимся тоном произнесла:
– Мастер… я приношу извинения. Я не должна была оставлять его. Он - слишком большая опасность, я понимаю это теперь.
– Только теперь? – знакомое жало разочарования в голосе.
Однако когда она взглянула на него, глаза и внимание Палпатина уже полностью сосредоточились на неуклюже лежащей фигуре его джедая. О ней было забыто.
Глава 10 (часть 1)
– Император требует твоего присутствия, - произнесла Мара без всяких эмоций, ни разу не взглянув на него.
По его предположению прошло около девяти дней с тех пор, как он разрушил окно.
Больше недели наркотик держал его одурманенным - в сознании, но не способным ни стоять, ни ходить, ни собраться с мыслями, ни даже просто реагировать на что-нибудь вокруг себя.
Независимо от того, что это был за наркотик, Люк не мог нейтрализовать его Силой, что при размышлении об этом сейчас наводило на мысль о самовоспроизводимости препарата - в противном случае у него получилось бы очистить свой организм. Вещество должно было дублировать себя быстрее, чем он справлялся с его удалением, постоянно держа тем самым Люка в туманном сознании пустоты наркотического дурмана. Память об этих днях состояла из неясных обрывков никак не связанных между собой различных образов.
У него были лишь отдаленные, искаженные воспоминания о приходящих и уходящих людях, о вездесущей Маре, смотрящей на него, когда он наблюдал за ней, медленно открывая и закрывая глаза, не в силах сделать что-то большее, чем просто сидеть в кресле у окна. Книги оставались непрочитанными, карты на столе нетронутыми. Бесконечно тянущаяся болезненная неподвижность. Он помнил о повышенных голосах и резких словах, когда в зоне видимости проплывал Вейдер. Помнил о Палпатине, который, сидя в большом и тяжелом кресле напротив, всегда что-то говорил, укорял, бранил, всегда слишком быстро, чтобы успеть за смыслом его слов. Люк помнил его тонкие, бледные губы, шевелящиеся над гнилыми зубами, и не имел ни малейшего понятия о сказанном им.