В стране ваи-ваи

В течение ночи то один, то другой из нас подбрасывал дров в костер, и мы согревались кружкой какао. Здесь, на открытом каменистом берегу, ночь была гораздо холоднее, чем в лесу, и суточная амплитуда достигала даже в сравнительно высоких местах семнадцати градусов. В 5.30 утра было всего 17°.

Следующий этап пути оказался не таким тяжелым. Почти все время работал мотор, хотя несколько раз все-таки пришлось вылезать из лодки. Вместе с рекой мы двигались по красивой и разнообразной местности, и на следующее утро оказались возле узкого устья Таруини — первого четкого ориентира на нашем пути.

До сих пор мы шли на восток, пожалуй, даже, на северо-восток; лишь после Таруини русло стало поворачивать к югу. Я внимательно рассматривал карты: в их неточности была своя, особая прелесть. Одна показывала две Мапуэры, текущие рядом; притоки первой носили ваписианские названия, притоки второй — названия, данные ваи-ваи. Впрочем, ни та, ни другая «Мапуэра», насколько я мог убедиться, не давала хотя бы приблизительно верного представления об истинном положении реки. Даже карта, составленная Пограничной комиссией и отмечающая только линию границы да главные реки, была точна лишь в пределах нескольких километров.

Снова сильный уклон: на протяжении примерно трехсот метров река текла в прямой узкой лощине с перепадом около шести метров. Бурное течение, особенно в верхней части, было загромождено камнями, но Джордж сообщил, что видит свободный проход в самом центре. Он направил лодку туда; быстрина подхватила ее и понесла.

В этот самый миг заглох мотор, и все усилия Тэннера ни к чему не привели. Мы налегли на весла, однако не могли противостоять силе течения. Лодка билась о камни, ее заливало водой. Я подавал команды Джорджу, который правил на носу широким веслом. В прозрачной воде хорошо были видны острые камни. Некоторые пропарывали поверхность реки и торчали над водой, другие притаились темной массой на глубине тридцати-сорока сантиметров, а между камнями и над ними несся поток, увлекая за собой нашу лодку.

Теперь уже все кругом бурлило и кипело. Длинный сук заставил нас пригнуться; вдруг с него прямо на меня прыгнул тарантул величиной с блюдце. Побарахтавшись у меня на голове и на груди, паук свалился на брезент, где его прикончил Сирил. Странно было видеть, как над вспененной водой к нам, точно к обетованному острову, слетаются насекомые.

Но вот пороги позади. Лодка зачерпнула немного воды, но в общем все обошлось благополучно. Снова вдоль берегов выстроился лес, а на каждом повороте мелькали белые утесы — словно плавучие дворцы и замки на тихой темной реке.

— Тутумо — гашин? (На Тутумо есть пороги?) — спросил я сидевшего рядом со мной Фоимо.

Он поднял один палец, хитро прищурился, усмехнулся и что-то произнес, потом добродушно улыбнулся. Славный наш старина Фоимо с большим животом и тонкими ногами…

Братья

Лодка опять пошла быстрее, я встал и увидел водоскат, судя по всему — опасный: лощина впереди была такая глубокая, что наполовину скрывала растущие в ней деревья.

Почти одновременно я заметил на утесе справа группу краснокожих людей. Шутник Уильям и несколько незнакомых индейцев махали нам руками, подзывая к себе. Мы пристали к берегу и постарались получше привязать лодку; в ушах стоял рев воды.

Незнакомцы встретили нас очень приветливо, помогли сойти на берег, поздоровались сами и представили своих жен и детей. Ваи-ваи обычно не обращают внимания на женщин, они никогда не знакомили меня с женами, но это были мавайяны, те самые, о которых Фоимо говорил, что они идут следом за ним.

Фоньюве, едва ступив на берег, бросился стремглав к одному из мужчин и обнял его, потом подвел, улыбаясь, ко мне. Это был молодой курносый индеец с простоватым лицом и широкой щербатой улыбкой.

— Япумо, — представил его Фоньюве, показывая два сжатых вместе пальца; он хотел сказать, что они с Япумо братья.

С помощью Безила я узнал, что братья не встречались с детства.

— А где Вайяма? — спросил я. (Вайяма сопровождал Уильяма, когда они отправились вперед.)

— Заболел, — перевел мне ответ Безил. — Уже несколько дней бредит. Сейчас ему стало лучше. Он и Уильям не хотят идти дальше, боятся, что их преследуют злые духи.

Когда я подошел, Вайяма встал с гамака. Температура у него была нормальная, но он очень ослабел. Было видно, что он перенес тяжелую болезнь.

— Уильям говорит, если вы дадите ему нужные лекарства, он и Вайяма будут принимать их, как вы научите. Ему очень жаль возвращаться, он мечтал найти себе жену. Но, когда вы заплатите за работу, он станет богатым и попросит своего друга, которому отдал жену, чтобы тот ее вернул.

Это было совсем некстати, но задерживать их я не мог. Я выдал им атебрина и попросил кое-что захватить в миссию. Пусть уж лучше возвращаются не спеша, так чтобы Вайяма совсем поправился. Но чем меньше носильщиков, тем труднее идти через Акараи…

Меня окликнул Фоньюве: Япумо предлагал футляр для косички в обмен на тесак. Футляр был украшен шкурками редких птиц — каменного петушка, трупиалов, котинг, колибри, нектарок, зимородков — и превосходил красотой все, что я видел до сих пор у индейцев. Бисерный орнамент представлял огромный интерес для исследователя: многие бисеринки путешествовали сотню лет и удалились на сотни километров от тех мест, где впервые попали в руки индейцев; время притушило краски и придало бисеру нежный оттенок.

Я посмотрел на Япумо. Видно было, что ему жаль расставаться с футляром, но отступать тоже не хотелось, и он с улыбкой сунул мне в руку свое сокровище. Затем Япумо достал изящный бамбуковый колчан с красными и сапфирово-синими перьями, покрытый замечательно отделанной кожей. В колчане лежало штук тридцать-сорок наконечников, покрытых кураре, — большая ценность, которую я тоже приобрел. Наконец он предложил мне несколько луков со стрелами; они были еще больше и красивее, чем изделия ваи-ваи.

— Япумо просит взять его с собой, — сказал Безил. — Он так обрадовался Фоньюве, что не хочет с ним расставаться. И другой человек, Йеимити (высокий молчаливый мужчина), тоже хочет идти с нами, нести вещи. Женщины и дети будут ждать у Манаты. Теперь все в порядке, у нас будет много носильщиков!

Я позавтракал на берегу, над которым плыл неумолчный гул. На расстоянии одного метра от меня на куче перьев (Иона застрелил и ощипал двух больших маруди) сидели ярко расписанные молодые индейцы, поедая тушеное мясо аллигатора. Кирифакка протянул мне когтистую лапу.

— Кириванхи, начальник!

В ответ я подал ему на листе ядовитую волосатую гусеницу и жестом предложил отведать.

— Санк ю, — ответил Кирифакка и расхохотался, увидев, как меня поразили его лингвистические познания.

Но вот трапеза кончена, мы прощаемся с остающимися и садимся в лодку. Чуть дальше мы остановились возле высоких камней, чтобы наметить путь через водоскат. Я давно уже перестал восхищаться красотой падающей воды, привык видеть в ней только препятствие, но зрелище этих порогов возродило во мне чувство прекрасного. Река, очень мелкая в этом месте, струилась, словно зеленые пряди волос, по красному каменистому ложу и спадала множеством серебристых потоков по каменным ступенькам в долину.