В тени сталинских высоток. Исповедь архитектора

Профессора и студенты МАРХИ

Накопленный в прошлом опыт позволял мне довольно быстро выдавать на-гора готовые чертежи. При сдельной оплате я стал зарабатывать приличные по тем временам деньги. Они помогли к новому учебному году приодеть Яну. Ей предстояло впервые переступить порог новой школы. Поэтому несокрушимое понятие «По одежке встречают, по уму провожают» на уровне школьной психологии было вполне уместно, особенно для девочки. Лично меня это устоявшееся понятие мало беспокоило. Я был уверен, что на более высокой ступени в институте встречают и провожают по уму и знаниям. В этом убедил меня опыт двух лет учебы во Львове.

С началом занятий на третьем курсе института изменился график моей работы в творческой мастерской Алабяна. Я приходил в нее за несколько часов до окончания трудового дня. Успевал получить надлежащую консультацию и очередное задание. Засиживался за чертежной доской до позднего вечера. Быстрым шагом, по слабо освещенным улицам, совершал променад в Тихий тупик. Несмотря на поздний приход, мама не спала и ожидала меня с нетерпением. За легким запоздалым ужином я посвящал ее в подробности прошедшего дня. Засыпал мгновенно. Как мне казалось, так же мгновенно наступало раннее утро. Нежным прикосновением руки мама будила меня. Тяжелые минуты борьбы со сладким сном завершались легкой разминкой. Умывание ледяной водой окончательно пробуждало. Бережно приготовленный завтрак проглатывался на ходу. Успевал потрепать каштановые кудри просыпающейся Яны, поцеловать маму и окунался в лабиринты улиц вечно бодрствующей Москвы.

В МАРХИ я никогда не опаздывал. Третий курс состоял из нескольких групп, одна из которых стала моим вторым домом на предстоящие четыре года. По возрасту я вошел в десятку ветеранов курса. Ее лидерами были участники войны Андрей Самсонов, и Сергей Бурицкий и другие. Примерно половину потока составляли представительницы прекрасного пола. Две из них были дочери известных в те годы государственных деятелей – Шепилова и Вознесенского. Они отличались хорошим воспитанием и не выпендривались за счет высокопоставленных родителей.

Некоторые студенты курса впоследствии вступили не только в профессиональный, но и брачный союз. К примеру, Вознесенская вышла замуж за Самсонова, который после окончания института очень быстро занял высокий административный пост в московском правительстве. К сожалению, вследствие тяжелых травм в годы войны он рано ушел из жизни.

Значительная часть студентов были выходцами из влиятельных семей. Не зря институт считался «блатным» и труднодоступным для простых смертных. Курсом ниже учились дети известных медиков – Коган и Шерешевский. Когда их отцы стали жертвами сфабрикованного «дела врачей», их отчислили из института. Они были круглыми отличниками и по-настоящему талантливыми. Причина отчисления звучала как нелепая казуистика: «В связи с потерей политического доверия». Массовый протест студентов чудом не привел к арестам «бунтовщиков». После смерти «отца народов» их, с извинениями, восстановили в институте.

Пятидесятые годы совпали с периодом идеологического противостояния в архитектуре. Большая часть застройки возводилась по индивидуальным и повторным проектам. Помпезные колоннады и перенасыщенный декор фасадов должны были выражать величие сталинской эпохи. Зарубежные течения предавались разгромной критике. Только «социалистический реализм» проповедовался с высоких трибун. Однако что же это такое конкретно – расшифровать аргументированно практически никто не мог. Даже мудрейший профессор Сарабьянов [57] , который читал нам блестящие философские лекции по искусству, не решался раскрывать это понятие. Тем более в революционном прошлом он имел неосторожность входить в партию меньшевиков. Ошибка молодости каким-то чудом обошлась без должного наказания. Но, при всей смелости высказываний, он был весьма осторожен в критике идеологических направлений. Другому не менее популярному профессору, Жемочкину [58] , крупнейшему ученому в области статики и динамики сооружений, был в шутку студентами задан вопрос:

57

Сарабьянов Владимир Николаевич (1886–1952) – философ, историк и экономист. С 1903 г. в революционном движении. До 1918 г. – меньшевик. С 1930 г. член ВКП(б). Окончил юридический факультет Московского университета по экономическому и гражданскому отделениям (1911). В 1918–1923 гг. работал экономистом; в 1922–1930 гг. – в «Правде». С 1930 г. в основном на преподавательской работе. С середины 1930-х в Московском архитектурном институте: заведующий кафедрой (1933–1934, 1936–1939, 1940–1951), профессор. Основные труды посвящены проблемам диалектического и исторического материализма, истории марксистской философии, атеизма, экономики.

58

Жемочкин Борис Николаевич (1887–1961) – советский ученый в области строительной механики и инженерных конструкций, действительный член Академии строительства и архитектуры СССР (с 1956). Генерал-майор инженерно-технической службы. Окончил в 1911 г. Московское инженерное училище ведомства путей сообщения (ныне МИИТ), в 1913–1934 гг. преподавал там же. С 1930 г. – в Московском архитектурном институте (с 1934 г. – профессор), с 1932 г. – в Военно-инженерной академии. Основные работы посвящены расчетам статически неопределенных систем, балок на упругом основании методом теории упругости, а также расчету гидротехнических сооружений. Методы Жемочкина широко используются в практике.

– Существует ли логическая связь между двумя понятиями – социалистическим реализмом и наукой о статике и динамике сооружений?

Мудрый профессор в партии меньшевиков не состоял. В звании генерал-майора читал лекции в военных вузах. Поэтому даже в самые жестокие годы высказывался недвусмысленно. Мне запомнился его ответ:

– Вопрос на засыпку старому профессору? Отлично! Он, конечно, не по теме. Но попробую ответить. Названный вами процесс – это когда статика переходит в состояние динамики и наоборот.

Пытливый коллективный ум студентов сразу расшифровал глубокий смысл его слов. Если статика переходит в состояние динамики, происходит разрушение. Если наоборот – прекращение процесса.

Лекции его, несмотря на инженерную математическую сухость и конкретность, все слушали затаив дыхание. Профессор был большой оригинал. К началу занятий в актовом зале он всегда немного опаздывал. Его грузная, в генеральском мундире, фигура медленно перемещалась на промежуточную площадку широкой парадной лестницы. Несколько минут он прихорашивался у огромного старинного зеркала. Любовно и тщательно укладывал считаные волосы на большую розовую лысину. В актовый зал он входил с неизменными словами: «Чувствую, заждались моего прихода!» Медленной поступью поднимался на сцену и садился в старинное кресло. Начало общения с переполненной аудиторией всегда начиналось с шутки или забавного эпизода из его насыщенной событиями жизни. К примеру, он мог озадачить вопросом:

– На стальной двутавр № 40 сел несмышленый комарик. Как двутавр прореагировал на точечную нагрузку?

Из зала выкрики со смехом:

– Моментально сломается!

Кто-то кричит:

– Ничего не произойдет!

Профессор делал вид, что огорчен.

– И чему я вас учил? И тем и другим ставлю по единице.

После этого он наглядно и путем сложных вычислений доказывал, что даже от севшего комара произойдет прогиб и деформация двутавра в непостижимо малых величинах…

Большой оригинальностью отличался также профессор Розенберг [59] . Он считался крупнейшим знатоком теории марксизма-ленинизма и диалектического материализма. И внешне, и по манере поведения он смахивал на пламенного трибуна революции Троцкого. Несмотря на солидный возраст, мог выступать часами без передышки. Поговаривали, правда, что у него больное сердце. Он скоропостижно ушел из жизни прямо на трибуне во время очередной лекции.

59

Розенберг Давид Иохелевич (1879–1950) – советский экономист, член-корреспондент АН СССР (1939). Член КПСС с 1920 г. В 1924–1931 гг. вел курс политической экономии в Академии коммунистического воспитания имени Н. К. Крупской. В 1931–1937 гг. профессор Экономического института красной профессуры, одновременно старший научный сотрудник Института экономики Коммунистической академии. С 1936 г. работал в Институте экономики АН СССР, с 1937 г. профессор МГУ; в 1941–1943 гг. – профессор Казанского университета. В 1945–1948 гг. старший научный сотрудник Института Маркса – Энгельса – Ленина при ЦК ВКП(б). Награжден орденом Трудового Красного Знамени.

В целом преподавательский состав института состоял из видных архитекторов, искусствоведов, художников и других специалистов смежных профессий. В большинстве своем они были создателями школ и направлений в архитектурно-строительной науке и педагогике. Со многими из них не только в период учебы, но и в последующие десятилетия я поддерживал деловые отношения.

В мастерской Алабяна совместительство затянулось более чем на два года. Почти ежедневно, после занятий, мой пешеходный путь с Рождественки до площади Маяковского проходил по излюбленному маршруту. Я спускался по Кузнецкому Мосту, сворачивал на Петровку и выходил в Столешников переулок. Мне удалось докопаться до его названия. Оказывается, некогда здесь селились столешники – мастера по изготовлению скатертей. По пути я не мог устоять от соблазна зайти в маленькую кондитерскую. Она пользовалась не меньшей популярностью, чем Филипповская булочная. Люди со всего города съезжались в нее, чтобы полакомиться необыкновенно вкусными пирожными и другими лакомствами. Побаловав свое чрево одним или двумя пирожными, не забывал в картонной коробочке вечером доставить их маме и Яне.

Чуть дальше я часто делал небольшую остановку перед доходным домом, в котором не одно десятилетие жил Гиляровский. Дома бережно хранилась цветная репродукция известной картины Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану», где Гиляровский позировал для образа хохочущего казака в белой папахе. Следующая остановка была у здания Института марксизма-ленинизма, построенного на месте Тверской полицейской части.

Скульптура Ленина, сидящего в кресле в унылой, старчески согнутой позе, невольно навевала грустные мысли. Что может натворить злой гений одного человека! Какая колдовская сила должна была таиться в хилом теле, чтобы миллионы людей, как стадо глупых баранов, сломали многовековые устои собственной жизни! Подобные мысли все чаще тревожили меня. Сказывалось свободомыслие и опасные высказывания студенческой среды.

Как бы по контрасту, дальше по пути я всегда останавливался у бронзовой фигуры Пушкина. Беспокойный поэт не нашел покоя даже в образе памятника: его в 1930-х годах при реконструкции улицы Горького и площади Страстного монастыря передвинули на новое место (там, где он стоит и сейчас). С высокого гранитного постамента он, чуть наклонив голову в глубокой задумчивости, смотрел на снующий внизу человеческий муравейник. По привычке мой взгляд скользил по знакомым наизусть строкам, выбитым на граните: