В тени сталинских высоток. Исповедь архитектора

Мы с ним тепло и даже трогательно распрощались. Сокурсники уже знали о моей «отставке». Заодно им приказали держать язык за зубами. И на сей раз невидимый судьбоносный покровитель, витающий где-то в заоблачной дали, уберег меня от очередной беды. Я поторопился домой, чтобы успокоить маму.

Это легко удалось сделать с помощью хвастливого заявления, что благодаря ударной работе мне досрочно поставили зачет по практике. Мама поверила без всяких сомнений. Свалившееся на меня свободное время по принципу «нет худа без добра» я решил разумно использовать. В первую очередь – помочь маме по хозяйству, в закупке на рынке картофеля и овощей.

Больше времени удалось посвятить Яне. Она уже прилежной школьной поступью прошла восьмой класс. Возраст максимализма сказывался в ее суждениях. Твердость характера она унаследовала от мамы. Вспыльчивость и добрые порывы передал ей отец. Некоторая замкнутость, постоянная задумчивость и задатки аналитического мышления были проявлениями формирующейся индивидуальности.

С ней было интересно общаться. Хотя уверенность в собственной правоте и полувзрослая бескомпромиссность порой мешали быть ее полноценным наставником. Она была хороша собой и выгодно выделялась среди многих сверстниц. Но бедность нашего московского быта наложила отпечаток на ее будущее мировоззрение. Об этом я позже написал в строках:

…Наша дева подросла,Вытянулась, расцвела,Внешне хоть и не красотка,Но с изюминкой, мила,Чуть упряма, но нежна.Нрав задумчивый в наследствоПередал ей папа с детства,Но и вспыльчивость отцаЕй присуща до конца.Мнительность в душе таилась,Гены мамы проявились,А фантазии, мечтыПышным цветом расцвели.

Напряженная учеба и тяготы быта в условиях хронического дефицита не могли полностью отвлечь от невольных раздумий. У меня и моего окружения было постоянное и тягостное ощущение жизни на пороховой бочке. Послевоенный маховик массовых репрессий против собственного народа набирал обороты. Сфабрикованные дела и процессы следовали один за другим.

Образованные люди были в растерянности и не понимали, в чем смысл послевоенной жестокости. Мои лучшие студенческие годы прошли на фоне борьбы с безродным космополитизмом и сионистскими заговорами. Високосный, 1952, год отличался очень тяжелой атмосферой…

Были сборы недолги…

В обязательную программу обучения в институте входило прохождение военных сборов. Они проводились в конце учебного года, на закрытом полигоне под Нахабино, в Подмосковье. Помимо строевой подготовки нас обучали маскировочному искусству и умению возводить понтонные переправы. Перед окончанием института давались звания офицеров запаса, от лейтенанта до старшего лейтенанта.

Заведовал военной кафедрой отставной полковник Зверев. Фамилия совершенно не соответствовала его интеллектуальному и добродушному облику. Он был глуховат и немного заикался. Поэтому мы, отвечая, орали изо всех сил, чтобы он услышал.

На сборах нам выдавали старое, заношенное обмундирование. Вид у нас был соответствующий: мы чем-то напоминали «оловянных солдатиков». Часами, до седьмого пота, лейтенант с восточной внешностью проводил с нами строевые занятия:

– Шахом маршь! Резь, двэ!

Мы ему хором кричали:

– Моя твоя не понимай!

Он растерянно и зло огрызался:

– Молчать в строю!

В унисон раздались насмешливые крики:

– Мочись в струю!..

Вскоре его сменил молодой лейтенант с чистым русским произношением. С ним строевые занятия были сведены до разумного уровня. Несколько раз в неделю приезжал заведующий военной кафедрой. Он проводил смотр нашей готовности пополнить, в недалеком будущем, ряды доблестных офицеров запаса.

Мы выстраивались на большом плацу. Он поднимался на возвышение в виде грубо сколоченной трибуны. В его сторону неслось громогласное приветствие:

– Здравия желаем, товарищ полковник!

Часть неисправимых шутников по-своему интерпретировала приветствие:

– Жрать желаем, товарищ полковник!

Несмотря на глухоту, он улавливал некоторую несуразность приветствия и заставлял нас по нескольку раз повторять его.

В порядке добровольной очереди мы должны были показать свое умение подавать четкие военные команды. Наиболее оригинальных персонажей этой экзекуции представляли три самые колоритные фигуры нашей команды – Минькин, Карповский и Ломаченко.

За первым утвердилась устойчивая кличка «бравый солдат» Минькин. Озорной, косноязычный «мужичок с ноготок», он чем-то напоминал популярного в те годы Швейка.

Карповский (сокращенно – Карп) вполне соответствовал прозвищу. Он задумчиво горбился, как «Мыслитель» скульптора Родена. Сквозь большие очки глядели грустные глаза иудейских предков. Очень любил ковыряться в носу, словно извлекая из ноздрей мудрые мысли и архитектурные идеи.

Ломаченко, по кличке Лом, был полной противоположностью. Он чем-то внешне напоминал одноименного персонажа из мультфильма «Приключения капитана Врунгеля». Двухметровый детина зычным голосом оглушал всех вокруг. Гориллообразные, переполненные динамикой руки усиливали ощущение его неуемной энергии. Рядом с ним бравый солдат Минькин и Карп казались африканскими пигмеями белой расы.

Раз за разом на полковничьем смотре мы дружно выталкивали своим командиром Минькина. Он бодро выходил вперед, изображая свирепое выражение на загорелой физиономии. Картавым голосом, в котором буква «р» звучала как дребезжащая «г», командовал:

– Гавняйсь! – Тональностью ниже добавлял, с лукавой улыбкой: – Игоды!

Полковник напряженно вслушивался в его команду и огорченным голосом комментировал:

– Не слышу четкого и боевого задора в голосе будущего офицера!

Минькин весело отвечал:

– Вы пгавы. Как ни стагаюсь, все гавно лучше не получается. Газгешите стать в стгой!

Полковник безнадежным взмахом руки отпускал Минькина и упавшим голосом говорил:

– К сожалению, мой друг, вам не суждено стать настоящим офицером.

Минькин, под общий хохот, изображал на лице трагическую гримасу:

– Товагищ полковник, это самое большое огогчение в моей жизни!

На смену Минькину выходил вперед Ломаченко. Он бодрой поступью, чеканя шаг, отдавал честь полковнику. Затем круто поворачивался ко всем и громовым голосом начинал командовать. Полковник с довольной улыбкой отмечал:

– У вас блестящая перспектива, если в будущем надумаете стать офицером.

Лом с лукавой улыбкой отвечал:

– С детских пеленок мечтаю об этом, товарищ полковник!

Не улавливая нотки иронии в голосе Лома, полковник ставил его всем нам в пример:

– Я готов рекомендовать вас к поступлению в академию.

Лом, нарочито скромно потупив взор, отвечал:

– Буду безмерно счастлив, товарищ полковник!

Забавно выглядел и Карп в роли командира. Согнувшись в три погибели, он нерешительно выходил вперед. Протирал очки и обязательно несколько раз запускал указательный палец правой руки поочередно в каждую ноздрю. Команды подавал монотонно-тоскливым голосом. Было ощущение, что в это время он витал где-то в заоблачной выси.