В теплой тихой долине дома

— Кто там?

— Майк, — сказал Майк.

— Какой такой Майк? — крикнул Сэм.

— Майк Корбет, — сказал Майк.

Сэм выскочил из кровати и открыл дверь.

— Вы опять ничего не поняли. Когда я говорю: «Какой такой Майк?» — вы должны ответить что-нибудь смешное. Например, я говорю: «Стук, стук!» Вы говорите: «Кто там?»

— Не понимаю, чего ты хочешь, — сказал Майк.

— Стук, стук! — сказал Сэм.

— Ну хорошо, — сказал Майк. — Кто там?

— Шоб…

— Какой такой Шоб?

— Шоб ты оглох, а потом усох, — сказал Сэм.

— Очень смешно. Одевайся. У нас есть работа.

— Работа? — сказал Сэм. — Какая работа?

— Обыкновенная работа. Давай машину, проедемся. А вдруг кто-нибудь подаст нам хорошую идею?

Сэм полез под душ.

— Стук, стук, — сказал он.

— Ты брось это дело, — сказал Майк. — Лучше поторапливайся. Я буду внизу пить кофе и читать утреннюю газету. Пошлю и тебе кофе наверх.

— Спасибо, — сказал Сэм. — И несколько бараньих отбивных, не очень прожаренных.

— Подавай машину к подъезду через десять минут, — сказал Майк.

Через пятнадцать минут Сэм уже гнал машину вниз по Пауэлл-стрит к Рынку, от Рынка к Феллу и от Фелла в парк Золотых ворот. По парку он ехал очень медленно. Парк был хороший, и день был тоже очень хороший. Они выехали из парка на пляж.

— Стук, стук, — сказал Сэм, увидев океан.

— Кто там? — сказал Майк.

— Тихий океан, — сказал Сэм.

— Какой такой Тихий океан?

— Вот я и влип, — сказал Сэм, — Обыкновенный Тихий океан.

— Очень смешно, — сказал Майк. — Обыкновенный Тихий океан.

Океан нагнал на Майка такую тоску, какой он еще никогда не испытывал. Ему оставалось только одно: вернуться домой.

— Послушай, Сэм, — сказал он. — Завтра утром мы будем в Нью-Йорке.

— Это же психоз, — сказал Сэм. — Невозможно.

— Мы сядем сегодня на самолет и завтра утром будем в Нью-Йорке.

— На самолет? — спросил Сэм. — А что мы сделаем с этой машиной?

— Оставим ее в гараже, — сказал Майк. — Нет, — сказал он, — мы ее продадим. Нет, отдадим кому-нибудь. Так и сделаем. Отдадим ее кому-нибудь, кто всегда мечтал о такой здоровенной колымаге.

— Это я всегда мечтал о такой здоровенной колымагe, — сказал Сэм.

— Хорошо, — сказал Майк. — Эта здоровенная колымага теперь твоя здоровенная колымага.

— Вы это всерьез? — спросил Сэм.

— Конечно, всерьез, — сказал Майк. — Я еду домой. Ты можешь нанять шофера и сидеть сзади, как сижу я.

— И не подумаю, — сказал Сэм. — Я сам буду вести свою машину.

— Хорошо, — сказал Майк. — Я полечу на самолете, а ты поезжай на машине.

— Давайте маленько подумаем, — сказал Сэм. — А летать в этих самолетах безопасно?

— Безопасно, — сказал Майк. — Ты не хочешь брать колымагу?

— Я, кажется, предпочту на семь дней раньше увидеться с Розой Тарантино, — сказал Сэм. — Давайте отдадим колымагу мальчишке-газетчику или кому-нибудь в этом роде.

— Идет, — сказал Майк.

Они отдали машину четырнадцатилетнему итальянцу-газетчику по имени Винсент Торини. Майк сводил мальчика к адвокату в Рассбилдинг на Нью-Монтгомери-стрит и оформил сделку. Мальчик был поражен, испуган и обрадован.

— Я опытный водитель, — сказал он.

Поверенный был тоже напуган до смерти. Он подумал, что тут кроется какая-то провокация. Может, заговор? Может, Торини хотят умыкнуть? Хотя кому нужно умыкать газетчика? На всякий случай он позвонил в газеты и в полицию.

Полиция и репортеры нашли Майка с Сэмом в доме у Торини на Телеграф-хилл.

Они устроили маленькое пиршество, пили вино, смеялись, восхищались колымагой и обсуждали законность сделки.

Никто не был арестован, но фотографы поработали на славу. Папа Торини, мама Торини, Винсент, пятеро младших Торини, Майк и Сэм — все они были сняты, и все они улыбались.

Майк и его шофер сели на самолет, и к утру они уже были на родной земле. Сэм поспешил к себе в Бруклин, к Розе Тарантино, а Майк вскочил в такси и понесся домой, в Манхэттен, к маленькому Майку и Эмме.

Странно, — подумал он. — Вот я подарил здоровенную колымагу и приехал домой. Мне понадобилось три месяца, чтобы добраться из Нью-Йорка до Сан-Франциско, и ровно одна ночь, чтобы вернуться из Сан-Франциско в Нью-Йорк.

Странно, — подумал он снова. На душе у него было радостно, хотя и чуточку тревожно.

Первым увидел его маленький Майк.

— А вот и он, этот дядя, — сказал Майк.

Маленький Майк кинулся к нему на шею и поцеловал его.

— Господи! — сказал Майк.

Потом настал черед Эммы. Майку стало дурно от радости.

— Господи! — сказал Майк.

Он сел и сделал вид, что вполне спокоен.

— Просто не верится, что я дома, — сказал он. — Странно, а ведь можно подумать, что ты мне рада.

— Рада, — сказала Эмма.

— Я тебя никогда не мог понять, — сказал Майк. — Позапрошлой ночью, когда я с тобой разговаривал, у тебя был такой тон, будто ты никогда не захочешь видеть меня снова, А теперь, посмотри на нее, все совсем наоборот.

— Правильно, — сказала Эмма. — Посмотри на меня.

— А что же я делаю? — спросил Майк. — Ты чудно выглядишь, Эмма, а у меня, наверно, измученный вид? Три месяца, которые я провел без тебя, были самые несчастные, самые тяжкие, самые бессмысленные месяцы в моей жизни. И нечего притворяться. Я так ничего и не сделал.

— Слава богу, — сказала Эмма.

— Не понимаю, — сказал Майк. — Ведь я же ничего не сделал.

— За эти три месяца, — сказала Эмма, — ты совсем не изменился.

Майк был ошарашен.

— Честное благородное слово, Эмма, — сказал он, — я ничего не понимаю. Наверно, я и в самом деле очень глуп, но я ровно ничего не понимаю. Ведь ты требовала, чтобы я уехал и что-нибудь сделал?

— Да, — сказала Эмма.

— Но ведь я ничего не сделал, — сказал Майк. — Я старался изо всех сил, но так и не смог ничего придумать. Кроме одного: я приехал домой. Тринадцать дней я провел в Чикаго, пытаясь написать роман. Мне удалось написать только заглавие и одну маленькую фразу.