В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

9 О записке Карамзина...
– - Имеется в виду "Записка о древней и новой

России" Карамзина, запрещенная цензурой к печатанию в Совр. Об участии в ее

публикации Жуковского см.: Вацуро В. Э., Гиллельсон М. И. Сквозь "умственные

плотины". М., 1986. С. 109--112.

10 ...выговаривал ему [Пушкину] за словцо о Жуковском...
– - Речь идет о

словах Пушкина из "Объяснения" к публикации стих. "Полководец": "Но не могу

не огорчиться, когда в смиренной хвале моей вождю, забытому Жуковским [в

"Певце во стане русских воинов"], соотечественники мои могли подозревать

низкую и преступную сатиру..." (Совр. СПб., 1836. Т. 4. С. 297).

11 Письмо к Бенкендорфу -- один из значительных обличительных

документов, связанных с дуэлью Пушкина. Подробнее об этом см.: Левкович Я.

Л. Заметки Жуковского о гибели Пушкина // Временник Пушкинской комиссии.

1972. М.; Л., 1974.

H. И. Греч

ИЗ "ЗАПИСОК О МОЕЙ ЖИЗНИ"

<...> Пушкин любил Кюхельбекера, но жестоко над ним издевался.

Жуковский был зван куда-то на вечер и не явился. Когда его спросили, зачем он

не был, он отвечал: "Мне что-то нездоровилось уж накануне, к тому пришел

Кюхельбекер, и я остался дома". Пушкин написал:

За ужином объелся я,

Да Яков запер дверь оплошно,

Так было мне, мои друзья,

И кюхельбекерно, и тошно.

Кюхельбекер взбесился и вызвал его на дуэль. Пушкин принял вызов. Оба

выстрелили, но пистолеты заряжены были клюквою, и дело кончилось ничем.

<...>

<...> Карамзинолатрия1 достигла у его чтителей высшей степени: кто

только осмелился сомневаться в непогрешимости их идола, того предавали

проклятию и преследовали не только литературно. Гораздо легче было ладить с

самим Карамзиным, человеком кротким и благодушным, нежели с его

исступленными сеидами2. Дух партии их был так силен, что они предавали

острацизму достойнейших людей, дерзавших не обожать Карамзина, но и

приближали к себе гнусных уродов, подделывавшихся под их тон, как, например,

вора Жихарева, воришку Боголюбова, мужеложника Вигеля, величайшего в мире

подлеца Воейкова3. Второю собинкою4 этого круга был Жуковский. Его любили,

честили, боготворили. Малейшее сомнение в совершенстве его стихов считалось

преступлением. Выгоды Жуковского были выше всего. Павел Александрович

Никольский, издавая "Пантеон русской поэзии"5, не думал, что может повредить

Жуковскому, помещая в "Пантеоне" его стихотворения. Александр Тургенев

увидел в этом денежный ущерб для Жуковского, которого сочинения тогда еще

не были напечатаны полным собранием, и однажды, заговорив о них с Гнедичем

на обеде у графини Строгановой, назвал Никольского вором. Гнедич вступился за

Никольского. Вышла побранка, едва не кончившаяся дуэлью. Никольский, узнав

о том, перестал печатать в "Пантеоне" сочинения Жуковского. <...>

<...> В 1820 году Жуковский принес ко мне русский перевод одной

сказочки Перро, переведенной с французского ученицею его, великою княгинею

Александрою Федоровною, и просил, чтоб я напечатал ее в своей типографии в

числе десяти экземпляров, но с тем, чтоб эта книжка не была в обыкновенной

цензуре, что он говорил об этом князю Голицыну, и князь, изъявив свое согласие,

обещал известить меня официально о напечатании ее без обыкновенных

формальностей. Великая княгиня хотела по этой книжечке учить читать своего

сына. Я напечатал книжечку. Нет извещения от Голицына. Жуковский пишет из

Павловска, что в<еликая> к<нягиня> ждет оттисков. Что тут делать? Я повез

рукопись к цензору Тимковскому, и он подписал ее. Вслед за этим послал

экземпляры Жуковскому. Вдруг поднялась буря. Голицын, забыв (?) об обещании,

данном Жуковскому, написал к военному губернатору графу Милорадовичу, что

в типографии Греча напечатана книга, не дозволенная цензурою, и просил

поступить с содержателем типографии на основании законов. Г<раф> потребовал

у меня объяснения. Я представил рукопись, одобренную Тимковским за две

недели пред тем, и сказал, что одобрение не выставлено на заглавном листке по

ошибке фактора типографии. Дело тем и кончилось. Хорошо было, что я не

положился на словесное позволение министра: было бы мне много хлопот.

Добрый Жуковский очень сожалел о неприятности, сделанной мне, и говорил

мне, что выговаривал князю [Голицыну], а тот извинился, что запрос, им

подписанный, был составлен без его ведома в его канцелярии. <...>

<...> [О юбилее Крылова.] Стали считать и нашли, что он трудился на

Парнасе долее пятидесяти лет. Тут я предложил отпраздновать его юбилей6.

Мысль эту приняли с единодушным восторгом. Составили план празднества и

назначили членов-учредителей комитета. Выбраны были: А. Н. Оленин, граф

Мих. Ю. Виельгорский, К. П. Брюллов, Кукольник, Карлгоф и я7. <...> Дело

поступило для исполнения в III Отделение государевой канцелярии, которое,

найдя, что оно подлежит исполнению со стороны министерства народного

просвещения, отправило его к Уварову. Что же он сделал? В досаде на то, что не

он был избран председателем комитета, он исключил из числа учредителей графа

Виельгорского, Брюллова, Кукольника и меня и назначил на место их

Жуковского, князя Одоевского и еще кого-то из своих клевретов. Я не знал этого

и, слышав только, что государь принял наше предложение с удовольствием, ждал

официального о том уведомления. Вдруг получаю письмо от Жуковского с

уведомлением об имеющем быть юбилее и с препровождением пятидесяти

билетов для раздачи желающим в нем участвовать. Это меня взбесило. Устранили

учредителей юбилея от участия в нем и еще дразнят. Я возвратил билеты