Валентин Катаев

Его окружили.

Он взобрался на штабель угля и, решительно вынув изо рта трубку, сказал:

— Товарищи! Мы предвидели это. У нас есть некоторый запас воды и хлеба. Мужайтесь. Карточки на хлеб и воду можно получить у секретаря стачечного комитета.

Толпа женщин кинулась к зданию стачечного комитета.

— Да здравствует забастовка! — кричали одни.

— К черту! Дело зашло слишком далеко! Напрасно мы не послушались Галифакса. Галифакс? Мы пойдем посоветуемся с Галифаксом, — говорили другие.

Но Галифакса нигде не было.

— Галифакс, — сказал второй секретарь, — вы не оправдываете своего жалованья. Вы сообщаете, что в распоряжении стачечного комитета не имеется ни одного килограмма хлеба. Тем не менее оказывается, что хлеба имеется на четыре дня. Что это значит?

Галифакс разгладил медно-красные усы.

— Галифакс, ваш авторитет среди рабочих падает. Поднимите его, и мы поднимем вашу ставку.

В два часа Матапаль произнес коротенькую речь на заседании совета миллиардеров.

Он сказал:

— Господа, борьба началась. Наши силы превосходят силы неприятеля вчетверо. Рабочие будут раздавлены. Призываю вас к выдержке и дисциплине. Больше я ничего не имею сказать.

Экспресс Нью-Линкольн — Нью-Йорк приближался к городу.

Профессор Грант дремал, прислонившись к мотающимся подушкам купе.

VI. У Таймс-сквера на Бродвее

Пейч сказал:

— У нас мало хлеба и воды, но у нас достаточно угля, чтобы пустить в действие электромотор нашей радиостанции.

Радиотелеграфист надел на уши приемники и, настроив их, как арфист настраивает арфу, стал передавать депешу.

Снасти антенн озарились нежным голубоватым светом.

В тот же миг все слухачи земного шара, сидящие в бронированных будках супердредноутов, в легких, дюралюминиевых кабинах самолетов, в комфортабельных кабинетах редакций и министерств, в голубятнях профсоюзов, услышали тонкий, высокий звук незримой волны электричества:

«Товарищи! На помощь! Над нами произведено насилие. Мы заперты Матапалем в районе Реджинальд-Симпля. Продовольствия на три дня. Выходы охраняются группой 9. Требуйте снятия блокады. Еще Две недели — и мы победим. Большая программа вооружений сорвана. Да здравствует революция!

Пейч».

— Пейч телеграфирует всему миру, — сказал второй секретарь Матапалю. Мне кажется, что дело заходит слишком далеко.

Матапаль вцепился в ручки кресла.

— Посмотрим, — процедил он сквозь золотые зубы. — Пошлите контррадио. Прошу вас докладывать о положении дел каждые десять минут.

Второй секретарь поклонился.

— Подождите. — Матапаль понизил голос: — Ваше мнение по поводу событий?

— Мы зашли слишком далеко. Хлеб, вода, газ — это допустимо… Но вооруженная сила… Мы нарушили элементарные права граждан Штатов.

— Вы думаете?

Матапаль записал несколько слов в блокнот.

В этот миг раздалось мелодичное пенье радиофона. Матапаль включил усилитель.

Из рупора послышался голос первого секретаря:

«В рабочих районах волнения. За час произошло в разных частях города 150 митингов протеста. Рабочие требуют снятия блокады Реджинальд-Симпля. Настроение тревожное. Получены радио о волнениях в Австралии, Англии, Японии; жду ваших распоряжений».

Матапаль подвинул к себе трубку и отрывисто отчеканил:

— Усильте охрану банков. Произведите тайную мобилизацию всех групп. Пресса должна выпустить экстренные выпуски с какой-нибудь сенсацией, отвлекающей общественное внимание от событий. Можно взорвать небоскреб на углу Пятой авеню и Бродвея, убытки по счету номер семьсот одиннадцать. Используйте Галифакса.

— Будет исполнено.

Матапаль кивнул головой. Второй секретарь вышел.

Экспресс влетел под стеклянный купол нью-йоркского Пенсильванского вокзала. Профессор Грант и Елена вышли из купе.

Было три часа двадцать пять минут дня, то есть тот наиболее тихий час Нью-Йорка, когда клерки еще сидят на высоких табуретах в бетонных клетках, между небом и землей, вращая ручки счетчиков, лая в настольные телефоны и прикладывая стальные линейки к листам гроссбухов. Тот час, когда мистеры в узких пальто лихорадочно вывинчивают автоматические ручки у палисандровых прилавков банков и с треском выдирают листки из чековых книжек. Час прилива шелковых цилиндров на биржах, час куска свинины, жарящегося над синим веером газовой плиты.

Однако Нью-Йорк что-то слишком шумно встретил профессора Гранта.

Тучи аэропланов сбрасывали на шляпы прохожих и крыши авто миллионы летучек. Мальчишки-газетчики сбивали с ног людей. Метрополитены, со свистом глотающие туннели, как макароны, гудели миллионами человеческих голосов, слишком громких для трех с половиной часов дня Нью-Йорка.

У вокзальной площади Грант увидел демонстрацию рабочих газовой сети. Они шли густой черной стеной, в безмолвии неся над головой красные плакаты.

Растерянные полисмены застенчиво прикладывали белые рубчатые дубинки к рыжим усам и не знали, что делать.

— В городе что-то случилось, — сказала Елена тревожно.

Профессор Грант поймал летящую над головой летучку и прочел:

«Призываю свободных граждан Штатов к полному спокойствию. Блокада Реджинальд-Симпля будет снята. Пейч, спровоцировавший рабочих доков, привлекается к суду.

Матапаль».

Другая летучка гласила:

«Матапаль лжет. Забастовка рабочих тяжелой индустрии продолжается. Призываю рабочих к выдержке. Победа близка. Помогите снять блокаду.

Пейч».

— Эге, — сказал профессор Грант. — Кажется, здесь назревают серьезные события.

Елена остановила жестом руки проезжавшее такси и втащила задумавшегося отца внутрь.

— Дворец Центра! — крикнула она шоферу.

Улицы Нью-Йорка понеслись вокруг них каруселью. Дубинки полисменов, листки газетчиков, красные слоны автобусов, велосипедисты, фетровые шляпы, бары, мосты, форды, негритята с медными пуговицами, автоматы, сигарные лавки, кожура бананов на панели градом секли стекла авто.