Валюта для надежды

– У нас все, что могло, уже случилось.

– Нет-нет. Я ощущаю, как сгущается вокруг черная энергия.
– Уланов говорил глухим голосом, медленно и уверенно, глаза его были обращены куда-то в пространство, да Капитонов и сам избегал встретиться с ними. Слова Уланова проникали в его сознание, будили самые затаенные подозрения. Он уже не сомневался в правоте Уланова.

– Что ты имеешь в виду?..
– Капитонов обеспокоенно закатил глаза к потолку: - Кризис что ли? Там? Наверху? Брр-р, только не это, - он передернул плечами.

– Я почти уверен, Виктор Павлович, и боюсь, как бы из-за этого не сорвалось у Елены Васильевны.

– Черт побери, Саша, да ты просто... Ну и ну. Еду на разведку. По старым адресам, слава Богу, везде свои люди - на Ильинке, в Кремле, в Белом доме.
– Он включил селектор: - Анжела Антоновна, найдите-ка мне Саранцева.

Через несколько секунд в трубке раздался знакомый бодрый и добродушный тенор Саранцева:

– Слушаю, Виктор Павлович.

– У меня здесь Саша Уланов. Собирается к тебе. Ты на месте?

– Да. Привет ему.

– У меня к вам обоим просьба: проанализируйте-ка вместе компьютерные материалы.

– Какие именно, Виктор Палыч?

– Социальные и финансовые прогнозы.

– 0'кэй, пусть Саша едет, жду. Капитонов положил трубку.

– Поезжай. Я вам туда позвоню. Если что-то подтвердится, обсудим вместе, что делать. А с Козиной будем решать побыстрее, тут ты прав.

Через полчаса Уланов уже входил к Саранцеву.

– Ты чего не заходишь, бродяга?
– Улыбающийся Саранцев поднялся из-за стола.
– Что за спешка у Капитонова, не знаешь?

– Есть подозрение, что назревают крупные неприятности.
– Уланов потоптался на месте и присел на край стула.

Вошел Зуев, поздоровался и присел рядом.

– Валера, прокрути прогноз на третью декаду.

– Так ведь...
– Зуев сделал удивленное лицо.

– Крути по неполным данным. Капитонов просил. Психологов подключи.

– Психологи давно говорят: "Неудовлетворение в обществе растет. Обстановка благоприятна для смены финансового курса:... Ну и так далее.

Зуев вышел, а через несколько минут позвонил Капитонов, Уланов сразу понял это по лицу Саранцева. Они проговорили минуты две, не больше. Уланов не всматривался в Саранцева, он и так чувствовал, о чем идет речь. Наконец Саранцев положил трубку и посмотрел на Уланова.

– В общем, так, Саша, едем в пансионат, это недалеко от Кольцевой, а от нас минут тридцать пять - сорок езды. Капитонов приглашает обсудить обстановку, тебя тоже просил. Будут все наши: Капитонов, Камовский, Авдеев, мы с тобой. Заодно и поужинаем.

– У меня были другие планы. Да и неудобно... Ну что я там буду среди вас... Не люблю я этих застолий.

– Не понравится - сразу уедешь. Машины мы там оставляем. Я тебя просто не отпускаю. Да что у тебя, в конце концов, дети, что ли, пищат?

Уланов тяжело вздохнул.

– Извини, Саш, сорвалось. Встряхнешься немного. Помнишь, как под Геленджиком, после третьего курса? Море, чайки, безлюдье, тишина. Мы с тобой со скалы прыгали... Летишь - бух1 Переворачиваешься - над головой вода блестит и солнечные лучи сквозь нее. А? В пансионате, конечно, не море, и вода сейчас градусов пятнадцать, но все равно - прекрасно. По водохранилищу белые пароходы идут, огромные, как мамонты. Ну, уговорил? Может быть, ты хочешь кого-нибудь пригласить с собой? Нет проблем. Вот, например, эта бурмистровская пассия, она ничего...

– Да?
– Уланов поднял брови и взглянул на Саранцева. Тому стало не по себе от этого пристального, проникающего взгляда, и он поспешно добавил:

– Шутка. Так что, едем?

– Уговорил, - Уланов кивнул.
– А как же с прогнозом?

– Зуев без нас сделает. Позвонит прямо в пансионат. Ждать не будем, Капитонов торопит. Что-то пронюхал. Подожди-ка меня здесь, я схожу к Зуеву.

С Зуевым он столкнулся в коридоре.

– Никому никакой информации - ни Капитонову, ни Камовскому. Все только лично через меня.

– Обижаешь, шеф.

– Как новенькая? Не подсадная? Уж очень Капитонов о ней печется. И этот... Бурмистров.

– Муж её был летчиком. Погиб мужик. Они его знали. Оформлена в группу Авдеева переводчиком, а тот просит все вводить в компьютер, вот она и оказалась у нас. Кстати, Сашка Уланов на неё глаз положил, - ухмыльнулся Зуев, - вот тебе и тихоня.

– Черт, а я ему сейчас ляпнул насчет ее... Ну да ладно.

В пансионат они прибыли раньше всех и разместились в трехкомнатном "люксе": две небольшие спальни и общая гостиная с мягкой, зеленых тонов мебелью, телевизором и высоким белоснежным холодильником. За окнами виднелись желтеющие верхушки берез и бледно-голубая гладь Клязьминского водохранилища.

– Пойдем пройдемся, а то весь день то в машине, то в помещении, предложил Саранцев.

На берегу было пустынно и тихо, по желтому пляжу расхаживали вороны. Легкий ветер шевелил верхушки деревьев, над водой носились и покрикивали чайки. В заводи у берега плескались утки.

– Нам надо иметь свою команду.
– говорил Саранцев.
– Я бы хотел, чтобы ты понял это. Я бы хотел, Саша, чтобы ты смотрел на все взглядом моего союзника. Ты пойми, все, что в ассоциации есть перспективного, придумано и создано мной. А они только пользуются. Зачем нам ставить на старых кляч, Саша? Пора выметать эту пожилую гвардию, весь этот антиквариат. Они и социализм в свое время исковеркали, а теперь и капитализм так изуродуют, что мать родная - я имею в виду Запад - не узнает. А карман себе набьют. Тащиловка это все, просто очередная тащиловка. Пока их выручают пламенные речи, тут они насобачились. Одно они заметили: политика тоже стала рыночной, и взглядами можно торговать...

– Трудно судить их, Дима. Слаб человек, подвержен настроениям, чувствам. Сегодня говорят одно, завтра другое.

– Мы создадим новый тип власти - информационную и рациональную. И партию совершенно новую. С разумной программой, и главное - с умными людьми. Без истерик и прокламаций.

– Я верю в другое.

– Поделись.

– Ты же им все равно следовать не будешь, а спорить я не хочу.

– Верить... Верить - дело ненадежное, несерьезно это. Верить - значит быть обманутым.

– Не люблю я партий. Никаких. Человек теряет себя в стаде. Приобретает стадную психологию, стадную речь, даже искусство оказывается. А меня волнует первооснова духовной жизни. Почему люди столь жестоки, почему столь заразно насилие, почему у людей нет отвращения к разрушению, к боли, к страданиям? Чего не хватает в человеке, какого такого витамина, если у него нет жалости, - вот что меня волнует. Где источник зла? Или мы, являясь частицей мира, где каждый вид поедает другой, являемся ещё и носителями его жестокости? Или в нас живет этот голод жестокости и мы должны утолять его? Что поддерживает зло - отсутствие страха перед возмездием или удовольствие от зла?