Вампир Арман

Вся расплавленная энергия, освещавшая его бесчисленные прозрачные башни, угасла, исчезла, как будто отключилась у источника. Ничего не осталось от пламенеющих красок, только густые тусклые остатки тонов под безликой гладью безнадежного серого неба. Как же грустно, грустно видеть стеклянный город без волшебного огня.

От него исходил целый хор звуков, звон, как от стекла, глухо бьющегося о другое стекло. Никакой музыки. Только смутное, но явственное отчаяние.

– Иди же, Андрей, – сказал мне один из священников. Его грязные руки с кусочками запекшейся земли дотронулись до меня и потянули за собой, причиняя боль пальцам. Я опустил глаза и увидел, что у меня тонкие и мертвецки белые пальцы. Костяшки пальцев блестели, как будто с них уже сорвали плоть, но это было не так.

Вся кожа просто прилипла ко мне, обвисшая, как и у них. Перед нами появились воды реки, полной льдин и огромных переплетений почерневшего плавника, разлившейся по равнине темной озером. Нам пришлось идти по ней, и холодная вода нас обжигала. Но мы не останавливались, все четверо, трое священников и я. Над нами нависли когда-то золотые купола Киева. Это был наш Софийский собор, выстоявший после жутких кровопролитий и пожарищ, устроенных монголами, опустошившими наш город, ……………….. все его богатства и всех грешных и светских людей.

– Идем, Андрей.

Я узнал эту дверь. Она вела в Печорскую Лавру. Только свечи освещали эти катакомбы, и повсюду царил запах земли, заглушая даже вонь засохшего пота на грязной нездоровой плоти.

В руках я держал шершавую деревянную ручку маленькой лопаты. Я вонзил ее в кучу земли. Я вскрывал мягкую стену из щебенки, пока мой взгляд не упал на человека, не мертвого, но грезящего под слоем грязи.

– Все еще жив, брат? – прошептал я этой душе, захороненной по самую шею.

– Все еще жив, брат Андрей, дай мне лишь то, что меня подкрепит, – произнесли потрескавшиеся губы. Белые веки так и не поднялись. – Дай мне лишь самую малость, чтобы наш Господь и Спаситель, Христос, избрал время, когда мне вернуться домой.

– О брат, сколько в тебе мужества, – сказал я. Я поднес к его губам кувшин с водой. Он пил, и по его лицу стекали полоски грязи. Его голова откинулась на мягкую кучу щебенки.

– А ты, дитя, – сказал он, с трудом дыша и чуть-чуть отворачиваясь от предложенного кувшин, – когда ты наберешься сил избрать свою земляную келью среди нас, свою могилу, и ждать прихода Христа?

– Надеюсь, что скоро, брат, – ответил я. Я отступил. Я поднял лопату.

Я начал раскапывать новую келью, и вскоре на меня набросился отвратительный запах, который ни с чем не спутаешь. Стоявший рядом священник задержал мою руку.

– Наш добрый брат Иосиф наконец пребудет с Господом, – сказал он. – Да, открой его лицо, чтобы на убедиться, что он ушел с миром.

Запах сгущался. Только мертвецы так сильно воняют. Такой запах разоренных могил и телег доносится из районов, где бушует чума. Я боялся, что меня стошнит. Но я продолжал копать, пока наконец-то не открылась голова покойника. Лысая, череп, обтянутый сморщившейся кожей.

Братья, стоявшие за моей спиной, произносили молитвы.

– Закрывай, Андрей.

– Когда ты обретешь мужество, брат? Только Бог может указать тебе, когда…

– Мужество на что? – Я узнаю этот грохочущий голос, этого широкоплечего мужчину, скатившегося вниз, в катакомбы. Я безошибочно узнаю его каштановые волосы и бороду, его короткую кожаную куртку и оружие, висящее на кожаном ремне.

– Так вот чем вы занимаетесь с моим сыном, иконописцем? – Он схватил меня за плечо, как хватал тысячу раз, той же здоровой звериной лапой, которая избивала меня до потери сознания.

– Отпусти меня, пожалуйста, несносный, невежественный бык, – прошептал я. – Мы в доме божьем.

Он потащил меня, так что я упал на колени. Моя ряса затрещала, черная ткань порвалась.

– Отец, прекрати и уходи, – сказал я.

– Закопать в этих ямах мальчика, который рисует с талантом ангела?

– Брат Иван, прекрати орать. Богу решать, кто из нас что будет делать.

Священники побежали за мной. Меня тащили в мастерскую. С потолка свисали ряды икон, покрывающих всю дальнюю стену. Отец швырнул меня на стул у большого тяжелого стола. Он поднял железный подсвечник с дрожащей, протестующей свечой, осветив все остальные тонкие ритуальные свечки.

Свеча бросала огненные отблески на его огромную бороду. Из густых бровей вылезали длинные седые волоски, закручивающиеся вверх, как у дьявола.

– Ты ведешь себя, как деревенский идиот, отец, – прошептал я. – Удивляюсь, как я сам не стал слюнявым блаженным нищим.

– Заткнись, Андрей. Одно мне ясно, здесь тебя никто не учит манерам. Пора мне тебя выдрать.

Он влепил мне по голове кулаком. У меня онемело ухо.

– Я думал, что достаточно колотил тебя, пока не привел сюда, но я ошибся, – сказал он. Он шлепнул меня еще раз.

– Святотатство! – воскликнул нависший надо мной священник. – Этот мальчик благословен Богом.

– Благословен кучкой ненормальных, – сказал отец. Он достал из-за пазухи сверток. – Ваши яйца, братья! – презрительно сказал он.

Он положил на стол мягкий кожаный мешок и достал одно яйцо.

– Рисуй, Андрей. Рисуй и напомни этим ненормальным, что ты одарен самим Господом.

– Но картину пишет сам Господь! – вскричал священник, самый старый, чьи липкие седые волосы от времени так перепачкались жиром, что стали почти черными. Он протолкнулся между моим стулом и отцом.

Отец положил на стол все яйца, кроме одного. Нагнувшись над маленькой глиняной миской, он разбил скорлупу, аккуратно собрав в одну половинку желток, а остальное пролив на свою кожаную одежду.

– Держи, вот тебе, Андрей, чистый желток. – Он вздохнул и отбросил на пол разбитую скорлупу.

Он поднял небольшой кувшин и налил в желток воды.

– Давай, смешивай, смешивай свои краски и работай. Напомни этим…

– Он работает, когда Господь призывает его к работе, – объявил старец, – а когда Господь призовет его похоронить себя в земле, жить жизнью затворника, отшельника, он так и сделает.

– Черта с два, – сказал отец. – Сам князь Михаил просил икону богородицы. Рисуй, Андрей. Нарисуй три, чтобы мне отдать князю ту, что он просил, а остальные отвези в дальний замок его двоюродного брата, князя Федора, как он хотел.

– Тот замок разрушен, отец, – с презрением сказал я. – Федора и всех его людей убили дикие племена. Там, в диких землях, ты ничего не найдешь, кроме камней, отец, ты это знаешь не хуже меня. Мы достаточно далеко заезжали, чтобы убедиться своими глазами.

– Мы поедем, если князю так будет угодно, – сказал отец, – и оставим икону в ветвях дерева, стоящего рядом с местом, где погиб его брат.