Ванечка и цветы чертополоха

Из затемнённого угла выплывает громоздкая фигура мужчины, на шее блеснула цепь. Он наклоняет кий, нагибается сам, и Олег Андреевич отчётливо видит в свете лампы лицо Сеньки Бурого! Его дочь играет на бильярде с бандитом! Наружность у Сеньки приятная, не отмеченная тупостью или порочностью. В глазах его — азарт. Он ударяет и — попадает. Двигается быстро и тут же бьёт вторично. Но третий раз — промах. Он отходит от стола и что-то говорит компаньону, они оба улыбаются, но Олегу ничего не слышно сквозь фоновую музыку. Второй мужчина бульдожьей наружности и тоже в золотом ошейнике, он сидит на стуле и записывает мелом счёт на дощечку.

К столу выходит Мила, но отцу нет теперь дела до её движений. Он уже знает, что она не заигрывает с бандитами, она просто бьёт по шарам. Теперь он пристально следит за теми двумя, которых плохо видно в сумраке. Он вспоминает, что последнее время Сенька увлёкся бильярдом и стал завсегдатаем этого игрового зала. Порой они здесь ненамеренно пересекались. Нельзя сказать, что для Сеньки нет ничего святого, утешает и то, что он предпочитает женщин другой возрастной и весовой категории, но ведь малышка так чертовски привлекательна! Пока Мила успешно лупит шары, Олег Андреевич напряжённо изучает лица двоих мужчин. Но как он не вглядывается, ничего в них не видит, кроме детской радости, дружеской приятцы и азарта. Похоже, его малышка не вызывает в них вожделения. Ну и правильно — она им в дочери годится, а у них этих девок и так без счёта.

Тут он понимает, что игра подходит к концу и Сенька забивает последний шар в лузу. Мила не расстраивается, она, кажется, довольна результатом.

К Олегу спешит наконец-то заметивший его Виктор.

— Олег Андреевич! — громко восклицает он, и тому приходится выйти из засады, из тени. Отец краем глаза замечает, как недавние противники примирительно жмут друг другу руки и их внимание обращается к нему.

— Витюша, я как раз хотел с тобой поговорить. — Витюше двадцать пять лет, и он вполне себе представительный и ответственный паренёк. — Подожди меня, пожалуйста, в кабинете.

Администратор отправляется в кабинет, а Олег Андреевич только сейчас чувствует, что покрылся испариной, и проводит рукой по лбу. Как раз вовремя, потому что Мила ставит кий в напольный держатель и спешит к нему.

— Здравствуй, папулечка. — Она льнёт к отцу. — Представляешь, я всего один шар продула.

— Да, дорогая, ты молодчина!

Он замечает взгляды поверх головы дочери и кивает Сеньке и его компаньону. Затем берёт Милу за плечи и уводит в служебную часть кафе. По дороге он останавливается, поворачивает дочь лицом к себе и говорит:

— Если мама узнает, чем ты тут занималась, она меня в порошок сотрёт.

— А что особенного? — Мила была искренне удивлена.

— Ты играла с Сеней Бурым.

— А-а… Этот тот самый, да?

— Да.

— Но, папулечка, ты же занимаешься с ним серьёзными делами. Почему я не могу с ним просто поиграть на бильярде?

— Очень просто. Я — взрослый мужчина, а ты — девчонка. Он мужик всё-таки, понимаешь? А ты — девчонка.

— Ну… если ты о каком-то интересе… Здесь ничего не было, кроме спортивного. Но если ты скажешь маме ничего не говорить, я не скажу. Мама ничего не узнает.

Но он рассказал Галке сам при встрече и поплатился двухдневной болью в груди, потому что был в неё неоднократно ткнут и ударен.

А Сенька… Сенька был вырезан из общества, как опухоль. Но для них-то он был живой человек и остался в их доброй памяти.

Спиридоновка. 2001 год.

Когда Палашов вернулся под липы, Ванечка всё ещё лежал в открытом гробу. Ждали Милу — когда она простится с мальчиком. Следователь в ответ на обращённые к нему взгляды пожал плечами и подошёл к гробу.

— Подождём ещё, — сказала Марья Антоновна. Может быть, ей самой не хотелось приближать миг расставания.

Евгений Фёдорович долго вглядывался в такое уже знакомое лицо, лицо, которое он никогда не видел другим, разве что только без грима и без православной ленты на лбу.

«Мальчик, которого ты любила. Сколько омертвело теперь твоей души? Какая её часть?»

Он почувствовал приближение девушки до того, как увидел. Её вёл отец. Она испытывала неловкость перед окружающими под прицелами их взглядов. Отыскала среди них стальной, но согревающий, и шла на него. Смотрела, пока не стало слишком тесно. Тогда Палашов отступил в сторону, а Мила перевела взгляд на покоящегося Ваню. Она вздрогнула, но не сдвинулась с места. Перекрестилась, поцеловала Ванин лоб, затем руку, замерла на секунду и бросилась с новым воплем на отца. Её розы были бережно подобраны и уложены в гроб в ногах покойного наравне с другими цветами. Теперь все их вытащили, чтобы положить потом на свежий холмик.

Марья Антоновна с рыданьями накинулась на Ванечку, но её осторожно отняли и поставили крышку на место.

Когда начали стучать молотком, Олег уводил содрогающуюся Милу, не давая ей пуститься в новое бегство. «Бедная моя девочка», — с грустью думал Палашов, глядя ей в спину, в её хрупкую сломленную горем спину. Он не чувствовал себя больше одним целым с покойным, ведь он не ощутил Милиных губ, когда та поцеловала Ванечку. Ваня — это Ваня, а Женя — это Женя. Женя — это тот, кто унаследовал от Вани. Теперь надо правильно распорядиться наследством.

Пашка, стиснув зубы, смотрел, как на лебёдках спускают гроб.

XVII

Москва. Май 2000 года.

Лиза жила через остановку от Павла. Он преодолел расстояние между их домами за пятнадцать минут. Он шёл через сквер улицы Добролюбова в лучах едва припекающего, утреннего, весеннего солнца. Самое спокойное время московских суток, начало самого неспешного московского дня, когда проедет три машины, не считая поливальную, и встретятся от силы три человека. Детский сад в нижних этажах кирпичного пятиэтажного дома, его дома, сегодня будет пустовать. А он зашёл в среднюю дверь под прозрачной лифтовой шахтой, выпирающей на улицу. Входя в квартиру на последнем пятом этаже, он окунулся в чад. Это мама жарила блины. Благо утро воскресенья, можно поцеловать маму и пойти поспать.

— Паша, — с лёгким укором и в тоже время с радостью в голосе позвала выходящая поздороваться мать, — где тебя носит? Я из-за тебя ночь не спала. Даже завтрак встала готовить вон в какую рань!

Пашка переобулся в тапки, подошёл, обнял мать.

— Прости, мамуль. Загулял, как котяра.

Сын в обнимку повёл мать на кухню, спеша на запах вкусненького.

— От тебя пахнет чужим. И глаза совсем ввалились. У девахи какой-нибудь застрял?

— Не, мам, она не деваха, она дама-мадама.

— Уж не замужняя ли?

— Да вроде нет. Но, кажется, есть у неё какой-то мужик. — Пашка видел, как скривилось лицо у матери. — Не осуждай её. Я на неё пёр, как броненосец «Потёмкин»⁴⁴.

— Зачем тебе это, Паш? Ты хоть предохраняешься?

— Если честно… нет.

— Эх, и доиграешься ты, Павлушка! Наплодишь мне внука, заставлю жениться! А то заразу какую-нибудь подцепишь.

Павел оставил мать, чтобы помыть руки.

— Да не волнуйся, ма. Всё будет чики-пики бай.