Ванга. Новый взгляд

поживу на даче. Кстати, и Сергей сможет туда

приезжать — отдохнуть и повидаться с сыном.

А ты занимайся своей музыкой, раз уж для тебя

398

это важнее всего. Не понимаю, но… но твое счастье для меня важнее всего».

Лариса получила несколько месяцев передышки, но было уже поздно. Прежний блеск, виртуозность ее игры никак не хотели возвращаться.

А ежедневные многочасовые упражнения закончились тем, что она «переиграла» правую руку.

На карьере пианистки можно было поставить

крест. Для Ларисы это было таким ударом, что

пришлось поместить ее в клинику и несколько месяцев лечить от нервного срыва. Сергей был у нее

один или два раза. Мать приезжала каждую неделю и объясняла отсутствие любимого зятя тем, что он очень много работает, без конца возится

с сыном и к тому же помогает на даче — там многое нуждается в ремонте.

Может быть, в нормальном состоянии Лариса

и удивилась бы такому педагогически-хозяйст-

венному рвению Сергея, до сих пор, по-видимому, умело им скрываемому. Но в то время ей было не

до анализа поведения мужа.

Но то ли лекарства оказались достаточно действенными, то ли время сделало свое дело, однако

Лариса, наконец, настолько пришла в себя, что ее

выписали из клиники. Работу она нашла быстро —преподавателем в музыкальной школе. Сын, правда, от нее отвык, но и это со временем прошло. Все

встало на свои места, в том числе и супружеская

жизнь. Точнее, не жизнь, а относительно мирное

сосуществование двух давно чужих друг другу людей. Так продолжалось до тех пор, пока в музыкальную школу, где работала Лариса, не пришел

новый преподаватель. Красавцем его назвать было сложно, утонченным интеллектом он не блистал, костюм и обувь красноречиво говорили о более чем скромных доходах. Но все это не имело

ровно никакого значения уже через две недели.

399

Потому что обозначилось то, что высокопарно

называется «родством душ». И Лариса, и Виктор

почти сразу поняли, что жить друг без друга не

могут.

Сергей сообщение Ларисы о том, что она полюбила другого и хочет развестись, воспринял, мягко говоря, прохладно. Точнее, он не принял

его всерьез. Разговор начался за завтраком, Сергей почти не слушал того, что, волнуясь и путаясь, пыталась сказать ему Лариса, пил кофе, читал газету. А покончив с завтраком, буркнул, не глядя на жену: «Не дури! Восемь лет вместе, какая там еще любовь. Вот увидишь, что на это скажет твоя мама…»

Маминой реакции Лариса боялась больше, чем

сцены с мужем. Но то, что произошло на самом

деле, она и представить себе не могла, не то что

предвидеть. Алевтина Андреевна сначала держалась сухо и холодно, всем своим видом подчеркивая ту безумную глупость, которую собирается

сделать дочь. Когда это не подействовало, закатила чудовищную истерику, чуть ли не эпилептический припадок. А в конце концов, немного отдышавшись, вынесла окончательный приговор: «Можешь убираться к своему хахалю, но знай: сына я

тебе не отдам, ничему хорошему он в твоем обществе не научится, А если окончательно спятишь

и разведешься — прокляну. Можешь плевать на

меня, можешь терзать мое материнское сердце, но если ты предпочтешь Сергею какого-то проходимца — у меня больше не будет дочери. Выбирай: нищий придурок или я».

Лариса выбрала. Подала на развод, переехала

с одним чемоданчиком к Виктору в коммуналку

и целый год старалась быть счастливой. Оформила развод с Сергеем, невзирая на еще полдесятка чудовищных сцен, которые ей лично и по

400

телефону устраивала мать. Пренебрегла даже

тем, что Алевтина Андреевна наотрез отказалась

прописывать обратно «блудную дочь» — бытовые вопросы ее никогда особо не волновали. Ну, поживет без прописки, подумаешь, великое дело.

Главное — с Виктором. А потом вдруг позвонил

ее сын и сообщил, что бабушку увезли в больницу с инсультом, а отец неделю тому назад женился, поэтому придется мамочке вспомнить кое-какие свои обязанности. Хотя бы по отношению

к нему, единственному ребенку. Лариса кинулась

в больницу. Жизни Алевтины Андреевны уже ничего не угрожало, но ноги были полностью парализованы, а речь — не совсем связной и внятной.

Держать ее в больнице никто не собирался, нужно было выписывать домой, но куда? То есть понятно, куда, но кто при этом будет за нею ухаживать?

Лариса попробовала посоветоваться с Виктором, но понимания с его стороны не встретила: «Старуха тебя прокляла, выгнала из дома, отобрала

у тебя сына, а ты собираешься неизвестно сколько

времени пробыть при ней сиделкой? Дело твое, но я лично в эти игры не играю. Либо она, либо я, выбирай. У меня есть своя комната, а жить в одной

квартире с этой полусумасшедшей генеральшей —слуга покорный. Мне нужна только ты, а не куча

твоих родственников».

Оставить мать без ухода Лариса не могла. Отдать ее в «богадельню», как посоветовал Виктор, —тем более. Алевтина Андреевна столько для нее

сделала, так пеклась об ее счастье (и во многом

оказалась права), что теперь у Ларисы практически не было выбора. Да и сын… Хотя Лариса и подозревала, что мать сделала все, чтобы настроить его

против «неблагодарной вертихвостки» (собственной дочери), но нельзя же бросать подростка на

401

произвол судьбы, да еще с парализованной бабкой на руках. А любовь… Любовь, увы, не выдержала испытания жизнью.

Лариса вернулась в родительский дом, прописалась там и три последующих года посвятила

уходу за матерью, которая с каждым днем становилась все несноснее и злее. Как ни старалась

дочь, пытаясь выпросить прощения, — тщетно.

Пока Алевтина Андреевна могла говорить, она без

конца вспоминала любимого зятя, на чем свет

стоит ругала Ларису за глупость и неблагодарность. Даже внуком она интересовалась меньше, чем Сергеем.

Второй инсульт настиг ее, когда Лариса была

на работе, а внук — в школе. Вернувшись, они застали ее уже безмолвной, почти без дыхания. Жили одни глаза, неотрывно смотревшие на телефон. Они словно чего-то ждали.