Варшавка

Она почувствовала изменение его настроения и гибким женским умом сразу нашла выход:

— А чего ты удивляешься? Сам же небось пел: "Ведь с нами Ворошилов, первый красный офицер!" — Верно… — восхищенно протянул Рябов. — Правильно… А я о таком и не подумал. Оно конечно… Хоть и царская армия, а воевал в ней народ. И наши казачишки. За Россию они всегда воевали правильно. Я так понимаю, и нам стыдиться тех погон или солдатчины тоже не стоит. — И, уже обращаясь к Косте, хитренько клоня голову к плечу, напомнил:

— Сам же докладывал: мы из пластунов. Значит, помнишь свой род и свое племя. Чего ж теперь шумишь?

Костя примолк, словно прислушиваясь к себе. Солдат ли ты или красноармеец, а все равно драться за Родину надо…

— Вот так и выстраивалась цепочка — гвардия, замполиты, солдаты, погоны, офицеры…

Связывалось старое, ушедшее, с новым, отбиралось у старого что получше и приспосабливалось к сегодняшнему дню, сливалось воедино все, что накопилось лучшего и в прошлом и в настоящем…

Они еще посидели, вяло поговорили: когда где то слева у соседей вдруг вспыхнула перестрелка, словно обрадовались возможности закончить в общем-то удавшийся праздник.

В землянке у Марии было тихо — фельдшерица со своим старшим лейтенантом Зобовым сидели в это время у капитана Басина. Мария была задумчива и нежна.

Она словно прислушивалась к себе, стараясь услышать н угадать зарождавшуюся в ней жизнь…

Глава седьмая

Первые дни нового года покатились ровно и гладко. Басин вывел взвод из роты Мкрытчана, н он спал по десять часов в пустующих избах ближней к передовой деревни, десять часов «наступал» или просто бегал, а в перерывах вязал из хвороста плетнифашины. Через четыре дня взвод ушел на передовую, а на его место пришел взвод из восьмой роты. Басин бывал на занятиях каждый день и требовал жестко. Так жестко, что бойцы ворчали: и отдохнуть не дают, да еще эти чертовы плетни-фашины.

Снайперы по-прежнему лазили вдоль передовой, то «охотясь» парами, наособицу, то взаимодействуя с кочующими пулеметами, орудиями и, конечно, с минометчиками. Все чаще стали наведываться полковые и дивизионные разведчики и саперы. Они ползали и за передний край, оставляя на снегу извилистые бороздки-следы. Поактивней стал и противник. Его саперы и разведчики тоже пробирались по ночам на ничейку и даже подползали к нашим траншеям, но все обходилось без чрезвычайных происшествий.

Налаженная жизнь сбивалась только слухами о погонах, новых званиях и новой форме. Но потому, что слухи эти обговорили по десять раз в каждой землянке, когда пришел приказ о введении офицерского корпуса и смене формы одежды, ему не очень удивились: в гуще самой армии уже назрело убеждение в необходимости и своевременности перемен.

Политработникам не слишком долго пришлось разъяснять эти приказы. Зато чуть не в каждой землянке надо было отвечать на неизменные вопросы:, а когда ж будут те погоны и те гимнастерки с высоким стоячим воротником а главное, почему в гимнастерках нового образца не предусмотрели нагрудных карманов. Это в старой армии солдаты были беспартийные и внесоюзные. А где хранить партийные н комсомольские билеты которые как-то так, сами по себе улеглись у самых сердец?

Вот эта недоработка — отсутствие карманов на гимнастерках — волновала, пожалуй, больше всего.

В землянке женщин постоянно толпился народ — приходили из разных подразделений с просьбой перешить воротнички гимнастерок. И Мария н фельдшерица работали каждый вечер… Может быть, поэтому едва ли не самым первым в батальоне снайперское отделение стало носить погоны, и гимнастерки у них стали на пуговичках, с красивым, облегающим шею высоким воротничком.

Повар заметил изменение отношения Басина к Марии н понял это по-своему: стал носить пробу сам или передавать ее через Кислова. Басни в еде был неразборчив — лишь бы горячо было, а Кривоножко при прежнем комбате Лысове привык есть вкусно. Он-то фактически и снимал пробы.

Когда пробу как-то опять принесла Мария, замполит сдержанно пошутил с ней и сказал, что гимнастерка с высоким воротником ей к лицу.

— Давайте мы и вам сделаем, — простодушно предложила Мария, но Кривоножко замялся:

— Надо бы вместе с комбатом.

— Так мы и комбату сделаем.

Эти слова вырвались сами по себе — так она была счастлива все эти дни нового года, так ей было хорошо, что она хотела, чтобы было хорошо и другим. Но она вспомнила приход Басина и почувствовала; сейчас она неудержимо покраснеет. А делать этого никак нельзя — замполит есть замполит.

— М-м, — тянул Кривоножко, не замечая в сумерках землянки ее растерянности. — А вы с ним говорили на этот счет? — Мария промолчала, язык не ворочался. Кривоножко решил, что она разговаривала с комбатом, сказал:

— Ну, хорошо… Сделаем так — займитесь комбатом… А то, знаете ли, неудобно… И тогда уж примитесь за меня.

Она кивнула и вышла, понимая, что не может идти к Басину.

Только утром, когда невыспавшийся и потому хмурый Басин спешил на тренировку очередного взвода, Мария окликнула его и, стараясь показать, что между ними ничего не случилось, предложила:

— Товарищ капитан! Давайте-ка мы вам гимнастерочку переделаем…

Он остановился, сумрачный, недобро усмехнулся и ответил:

— Не будем спешить, товарищ рядовой. Поспешность, как показал опыт, к хорошему приводит редко.

Он козырнул и неторопливо, чуть вразвалочку пошел в тыл.

Глава восьмая

Дальняя разведка донесла, что вдоль Варшавского шоссе противник произвел перегруппировку войск, выведя одну гренадерскую дивизию в резерв. Оставшиеся части растянули свои боевые порядки и закрыли брешь. Кроме того, дальняя разведка сообщила, что на Новый год состоялись похороны нескольких офицеров растянувшейся дивизии, убитых в последний день 1942 года, а в Германию было отправлено два гроба с телами командира дивизии — генерала н начальника артиллерии — полковника. В этой связи штаб фронта приказал штабу армии оформить наградные материалы на лиц, принимавших участие в нанесении столь ощутимого урона противнику.

В обороне, да еще в такой длительной, награждали редко и потому к составлению наградных листов отнеслись очень осторожно. Капитан Кривоножко пошел в штаб полка, утрясать с командиром и его замполитом список отличившихся. Список этот оказался солидным — снайперы, артиллеристы, минометчики… Да еще и те, кто отличился в отражении разведки боем и просто служил достойно и дрался хорошо, но как-то не попадал под награждения.

— Этак вы мне полбатальона к награде представите! — ворчал командир полка. Но Кривоножко отстаивал каждую фамилию. А потому, что, разъясняя новые приказы, он часто бывал в ротах и поговорил почти с каждым бойцом и командиром, знал многих, его доводы были убедительны.

— Как видите, товарищ подполковник, человек вполне заслуживает Звездочки, а мы просим только медаль "За боевые заслуги".

— Всего лишь! — не слишком натурально возмущался командир полка, который надеялся продвинуть в список для награждения и своих, полковых людей — разведчиков, связистов, артиллеристов. Тоже люди воюют, а наград не видят. Он и придирался и злился оттого, что видел — список Кривоножко верный. Конечно, он мог приказать вычеркнуть кого-то, а кого-то вписать, но он не стал этого делать. Тут вступила в свои права высшая правда войны — правда подвига, правда победы.