Вас любит Президент

– Эй! – сказала она, невольно подавшись назад.

– Не бойся ты. Я – не он. Не будь дурой.

– Ладно, – сказала она. Сглотнула слюну.

– Сколько раз ты его видела в баре?

– Что? А. Только один раз. Нет, подожди. Кажется два раза.

– Второй раз – до или после того, как он говорил с Илэйн?

– До того.

Некоторое время Лерой молчал.

– Представь себе, что я неуверенно улыбаюсь, – сказал он. – Я пытаюсь себе представить … но это … очень необычно. Мы его выманим. Самое смешное – мы используем Гейл, как наживку. Тебе придется кое-что сделать. Я бы и сам сделал, но я могу разозлиться, и это все испортит. Общение с глупыми людьми радости мне не приносит.

– Что я должна сделать?

– Поведи Гейл в какой-нибудь бутик. Также, своди ее к парикмахеру, пусть ей сделают стрижку и прическу под твоим руководством. И маникюр тоже. Плоть и кожа у нее не очень, но рама ничего, сойдет. Переделай ее всю. Сделай так, чтобы она стала неотразима. Прикрой огрехи и подчеркни выигрышные стороны, в таком духе. После этого я ее потренирую.

– Не понимаю. Что ты хочешь, чтобы она делала – хвасталась своим новым имиджем, ходя по улице, пока тот, кого мы ловим, ее не увидит?

– Тебе не понять.

– Ну, если ты так к этому относишься…

– Да нет же, – раздраженно сказал Лерой. – Я и сам толком не понимаю. Это вроде наития. Предчувствия. Называй как хочешь. Подонок явно решил меня подразнить, но теперь я буду дразнить его, и он возьмет наживку, я уверен.

– Кто тебя дразнит? Ты даже не знаешь, кто он, и где он сейчас.

– Есть кое-какие мысли, – сказал Лерой, глядя в пространство. – У него пристрастие к театральности. Очень любит переодевания. Помимо этого, он атеист, а это значит, что он фанатично верит в несуществование Бога – явление частое. Что бывает нечасто – он использует свою анти-веру в своих целях, эксплуатируя систему на всю катушку. Понятно, но не очень распространено. Он умный человек, который рассматривает весь мир, как свою песочницу. Место для игр. Игры у него жестокие и очень, очень неправильные. Он не обычный рядовой бывший спецназовец, обидевшийся на предательство начальства. Он не бывший тайный агент, которого Управление бросило посреди какой-то очень суровой вражеской территории, а теперь он отказывается тихо исчезнуть, и настаивает на расстреле всего взвода, прежде чем вгонит последний патрон себе в башку. Все эти пути известны и изучены. Беглецов ловят и арестовывают – не так уж это сложно. Преданность смотрит только вверх. То, с чем мы имеем дело, не имеет ничего общего с обидами, преданностью, патриотизмом, или с еще какими-то из тысячи сантиментов, которые власти пытаются внедрить в массовое пользование последние пятьсот лет. Он полноправный член поколения типа я-да-я, хам, гедонист, искренний поклонник алгебраического подхода к мысли и духу, законный сын Бога Мещанских Приличий и Богини Удобства, чей главный вещатель и пророк прозывается – Скука. Как тебе такой психологический портрет?

– Красноречиво, – сказала Гвен.

У нее были сомнения. В тоне Лероя было что-то очень личное, какой-то оттенок искренней горечи, возможно направленной против себя. Он не себя ли только что описал?

***

Я себе говорю – не надо, Гвен, не ходи в эти потемки. Давай просто притворимся, что этой возможности не существует. Это просто паранойя. Если же все-таки здесь и есть какая-то страшная тайна, и если все, что происходило и происходит является всего лишь средневековой пьесой со зловещим содержанием, поставленной для меня и еще кое-кого бесстрастным негодяем … тогда что? Все эффекты, им придуманные, ждут поднятия занавеса, третий акт, все по местам! Я сижу, и смотрю на него, и меня охватывает чувство … нет, не апатии как таковой, но покорности, наверное. Я не знаю – ощущение близкой развязки – оно приходит ко мне из-за пресловутой мазохистской любви жертвы к палачу, или же черной трагической неизбежности … того, что вскоре должно наступить … Я трепещу, я преклоняюсь перед гением режиссера … я понимаю, что как главная героиня я должна красиво умереть, раз уж мне дали эту роль. А что мне делать? Выйти из игры в данный момент – неэтично. Я ведь люблю его. Я люблю его вне зависимости от того, кто он такой, и какие у него в отношении меня планы. Ухаживать снова за Винсом – немыслимо, после всего того, через что меня протащил Лерой. Я нахожусь на совершенно другом уровне. Рутина, скука, повседневные заботы ушли, о них невозможно теперь ни думать, ни даже помнить, что они бывают. Нравы обычной Гвен, Гвен из прошлого, кажутся мне сейчас такими далекими, такими непрактичными, и нелепыми – как японский чайный ритуал. Я почувствовала вкус наслаждений совсем иной категории, я успела побывать на тех вершинах морального превосходства где грех и святость, добродетель и порок, правда и ханжество существуют в их изначальной форме, где добро и зло сталкиваются не смущаясь тремя тысячами условностей, которые нам навязала экономическая и политическая псевдо-реальность. Большего и просить нельзя!

Нет, можно. Можно просить, и много. Можно попросить несколько лет, или столетий, пребывания в одной постели с Лероем, постель из соломы в пещере сойдет. Можно попросить, робко, ребенка от Лероя. Денег тоже можно попросить, поскольку в данный момент их, вроде бы, нет, никаких. Можно попросить, чтобы университетская история, которую рассказал мне Лерой, оказалась правдой. Можно попросить любви Лероя. И чтобы все остальные куда-нибудь делись на месяц или два, и пусть будет время, много времени, дабы насладиться моментом. Или же, если все вышесказанное совершенно невозможно, можно попросить Лероя, чтобы он быстро положил всему конец.

Глава девятнадцатая. Племянник

В Метрополитане давали «Жидовку», удивительно прелестный, редко исполняемый опус Фроменталя Галеви. У Итана Кокса была к этой опере слабость и он никогда не упускал возможности услышать ее вживую. Новая постановка оказалась технически безупречна, оркестр играл с подъемом, певцы превосходные, темпы приемлемые. А вот минималистские декорации (концепция, все еще рассматриваемая стареющими администрациями оперных театров мира как новая и пикантная) выбивались из общей гармонии и раздражали ужасно. В представлении Итана Кокса, величие оперного искусства следовало подчеркивать всеми возможными (в случае Метрополитана немалыми) средствами. И тем не менее, ему понравилось. После спектакля он решил, что проведет ночь в своей манхаттанской квартире. Хотелось побыть одному. Для людей, могущих ссужать ближних большими суммами денег, одиночество – роскошь.

Выйдя из машины на углу Саттон Плейс и Пятьдесят Седьмой, он отпустил шофера и прошел оставшиеся три квартала пешком. Он кивнул портье, который ответил на приветствие коротким кивком в профиль – был чем-то расстроен. Может у него были проблемы, как у многих. Мистеру Коксу до проблем портье не было дела.

Зайдя в квартиру, он быстро разделся и принял душ, напевая основную тему дуэта из третьего акта. Продолжая мычать мелодию себе под нос, он надел шелковую пижаму, зашел в спальню, поставил будильник на десять утра, и выключил свет. Забравшись в постель он с наслаждением потянулся и вздохнул удовлетворенно. И повернулся на правый бок.

Голос у него за спиной сказал, —

– Не двигайтесь. У меня с собой пистолет.

– Кто вы? – осведомился мистер Кокс более или менее спокойно, не двигаясь.

– Угадайте.

Голос показался Коксу знакомым.

– Как я могу угадать? Я…

– А вы попытайтесь.

– Голос у вас…

– Вы на правильном пути. В темноте угадывают по голосу. Ну, дальше?

– Не может быть.

– Именно. Я рад, что вы все еще помните мой голос.

– Джордж? Я думал, тебя нет в живых.

– Это именно так и есть, дядя Итан, – сказал голос. – Я на несколько дней вернулся с того света, чтобы заплатить налоги. С ребятами из налогового управления не шутят. Они человека где угодно найдут, в том числе и на том свете.

Итан Кокс ждал. Племянник не торопился.

– Так что же тебе нужно? – спросил наконец Итан.

– Знания нужны, – сказал племянник. Щелкнул затвор. – Добротные знания. Информация.

– Странный способ получения информации. Мягко говоря.

– Специальная информация. Прямо от источника.

– Я – источник, да?

– Да, вы источник. В основном источник горестей. У вас хорошо получается досаждать людям. Сто миллионов человек в данный момент рассержены, и пятьдесят миллионов несчастны. Вы эксперт. Посмотрим, умеете ли вы еще что-нибудь делать – вот, например, давать информацию.

– Не понимаю. Джордж? Это действительно ты?

– Вот я думаю, к примеру, – сказал племянник, понижая голос, – действительно ли именно вы разорили моего отца. Хотя, конечно, ему это пошло на пользу – он моет посуду в Лионе и временами счастлив. Женился на официантке. Но мама моя, ваша сестра – ей все-таки нужна была помощь после того как, благодаря вам, брак распался. Что плохого в том, что она оперная певица? Следовало ей дать тысяч двадцать, тридцать. Она ведь член семьи. Сказать вам, где она сейчас? Дает уроки музыки жеманным мужчинам в Сан Франциско. Впрочем, это к делу не относится. Хватит сентиментальных глупостей, хватит. Вставайте. Медленно. Обойдите кровать и сядьте вон в то кресло, лицом к окну.

Итан повиновался. Его племянник стоял спиной к окну, черным силуэтом с пистолетом в руке, а затем сел напротив дяди. Черный силуэт.

– Что теперь? – спросил Итан.

– Я знаком с одним парнем, который любил в свое время нанимать сорвиголов с мадьярским подданством. Вот я и думаю – занимается ли он этим по сию пору или нет.

Итан вздохнул свободнее. Он не видел своего племянника больше десяти лет, но если парень все такой же неуемный безалаберный дурак, каким был раньше, тогда, может быть, ему просто требуется помощь, а весь этот треп про семейные дела – просто интродукция, что-то вроде визитной карточки. Но к чему такая таинственность? Зачем проникать в дом дяди тайно, во мраке ночи, с пистолетом…