Ваша С.К.

С ней на плече, точно заправский солдатик, и отправился Бабайка в спальню княгини Марии, надеясь, что горя с хозяйкой не хлебнет. Надо ж было Федору Алексеевичу обернулся голубем прямо в комнате девицы Марципановой — прошиб ставню и стрелой к князю. Даже слова не сказал, что там стряслось у них с гостями. Хорошо еще беспроводная связь у них имеется и телефон между Фонтанным домом и землянкой ветряной ведьмы не протянули. Все каналы, проспекты и тракты перерыли б, как кроты, а у людей самих мостовые такие, что в лесу меньше спотыкаешься, чем в городе…

Это Бабайка думал, пока топтался на пороге княжеской спальни. Схватить кочергу ума много не надо, да и разбить хрусталь всякий дурак сможет, а вот не попасться под горячую руку княгини — тут ума палата нужна. У Бабайки хоть она и была, да ключ давно был потерян… и не в кармане княжеского секретаря. Может и не простить княгиня ему разбитого хрусталя… Гроб не люстра, в лавке не купишь…

— Фу ты, ну ты… — выдохнул Бабайка громко и медленно двинулся к гробу, точно по шаткому льду.

Княгиня смотрела на него широко распахнутыми глазами и видела, наверное, только занесенную над ней кочергу.

— Нема ключа… — пожал домовой плечами и потряс кочергой: — Бить?

Княгиня кивнула и скоро сидела уже на груде хрусталя, а Бабайка жалостливо жался в углу, глядя на дрожащую в руках княгини кочергу. Он-то сбил всего лишь замок, это она сама потом расколотила все к чертовой и прочей матери!

— Чего смотришь? — прищурилась княгиня Мария, и Бабайка вовсе глаза закрыл. — Пост на носу. Пить все равно не буду… — Домовой снова смотрел на хозяйку Фонтанного дома большими, на сей раз от удивления, глазами. — А потом, быть может, вообще пьяных за версту обходить стану… Надоели эти кролики, надоели… Мерзкие они и мысли их мерзкие… Но костыли для Игошеньки мы сделать обязаны…

Она поднялась с груды хрусталя и стряхнула с измятого платья осколки.

— Куда понесла Федьку нелегкая? — обернулась она к углу, где по-прежнему торчал домовой.

Взгляд у княгини был злой, и Бабайка затрясся от него, как от мороза.

— Знать не знаю…

— Врешь! — выплюнула она и протянула к нему тонкие руки. — Вытрясу всю правду из глотки твоей!

Тут между ног не проскользнешь — в юбках запутаешься. А ведь выбьет из него душу рукой, точно пыль палкой из половичка.

— Если что с дочерью моей, глотку перегрызу!

Бабайка согнулся в три погибели и стал похож на мячик и этот мячик сопел:

— Опять я, снова я… При чем тут я?

— Не о тебе речь… Знаешь, о ком… Говори все, как есть! — присела Мария подле скорчившегося домового.

Тот немного вытянул голову из плеч, совсем как черепаха из панциря, и прошевелил почти что беззвучно губами:

— Ничего не знаю, вот вам…

Он хотел только произнести слово «крест», не показывая, но даже мысль о святотатстве заставила княгиню отпрыгнуть к двери, а потом и выскочить в нее, заслышав дверной колокольчик.

— Ах, это ты… — выплюнула она в лицо мокрой стенографистке.

— Да, это я… — ответила зачем-то Олечка Марципанова и прошла мимо, но вернулась быстро, чтобы выяснить у дворника, уже посланного княгиней наверх с метлой и совком, незавидную судьбу своего окошка.

— Федор Алексеевич изволили выбить-с, — ответил дворник и обратил к растерянной девице свою широкую спину.

— По какому поводу? — спросила она уже пустоту.

— Страдать изволили по вам, — ответил у нее из-за спины Бабайка.

Но Олечка даже не успела обернуться — вернее, обернулась, но к двери, а не к домовому за разъяснением своей мутной любовной ситуации. На пороге стояла другая ситуация в виде княжны и трансильванского графа. Вернее, стоял только он, а Светлана спящей лежала у него на руках, которые не скрывали засученные рукава мокрой сорочки.

— Мать честная! — ахнула Олечка Марципанова.

А мать семейства уже стояла такая же остолбеневшая в дверях столовой, смежной с прихожей комнаты, подперев сгорбленной спиной косяк.

— Не требуйте объяснений от меня, — отчеканил гость из Трансильвании вместо приветствия, которое заменил едва заметным поклоном. — Я не знаю, что могу, а что не могу вам говорить.

— Опустите мою дочь… — только и смогла проговорить княгиня.

— С превеликим удовольствием. Только скажите, куда…

— В гостиную, на кушетку, напротив двери в кабинет моего мужа, — отчеканила княгиня Мария отрывисто, продолжая держать руку у абсолютно спокойного сердца.

Граф почти тронул эту грудь босой ногой княжны, и только тогда княгиня догадалась отступить вглубь столовой.

— Она спит? — бросила Мария уже ему в спину.

Граф ответил ей, лишь когда опустил княжну на кушетку и укрыл своим плащом.

— А у вас имеются на сей счет какие-то сомнения?

Он настолько выпрямился, что княгине пришлось аж на носочки привстать, чтобы не стушеваться подле него.

— А вы бы, граф, на моем месте оставались спокойны?

— У меня нет детей. Но у меня есть воспитанник. И сейчас он не в состоянии даже рукой пошевелить. Я люблю его не меньше, чем вы любите свою приемную дочь. Князь велел мне охранять Светлану, покуда у нее не будет новых оберегов. Это все, что я считаю нужным вам сообщить.

На этих словах он взял от окна стул и уселся подле кушетки.

— Вы будете ее стеречь? — уставилась на по-хозяйски расположившегося в ее гостиной гостя княгиня Мария. — Даже от меня? — решила она добавить, не дождавшись ответа.

— Не передергивайте мои слова, княгиня, — теперь трансильванцу пришлось задрать подбородок: хозяйка спала в туфлях на высоком каблучке и сама не была малого роста. — Я делаю то, что мне велено… Собственным сердцем, — вдруг закончил он с едва уловимой усмешкой, от которой княгиню передернуло, как от порыва ледяного ветра в далекие живые годы.