Василиса Опасная. Воздушныи? наряд пери

– Принято, – согласилась белокурая дама и села, что-то быстро застрочив в блокноте.

– Ещё вопросы, пожалуйста, – предложил Слободан. – У нас шесть минут, обратите внимание.

Теперь вопросы посыпались, как горох, но они были простыми, совсем не каверзными. Что ест жар-птица? Чем любит заниматься в свободное время? Легко ли идет учеба? Что кажется самым сложным?

Я отвечала, не особенно задумываясь: учеба идет, хотя каникулы приятнее, нравится заниматься танцами, но сейчас на них остается мало времени, люблю яблоки – всегда любила.

Это заявление вызвало добродушный смех, и Слободан Будимирович тут же вспомнил случай, когда в 1341 году одна из жар-птиц была застигнута царевичем Иваном с поличным. Она залезла в сад на Рузе и воровала там яблоки.

– Как вы смотрите на предложение учебы по обмену? – спросила бойкая черноглазая женщина, и я поняла её вопрос раньше, чем переводчик произнес его по-русски.

– Нет, спасибо, – ответила я заученной фразой, – при любом варианте я предпочла бы продолжить обучение в «Иве». Мне нравится здесь, у меня много друзей, а путешествовать я люблю к бабушке в деревню. Дальние страны меня пока не манят.

– О! Вы знаете итальянский? – восхитилась черноглазая дама. – Этому вас тоже обучили в институте?

Я посмотрела на Ягушевскую, не зная, что ответить. В самом деле – я и не заметила, как заговорила по-итальянски. Знание языка осталось после общения с джанарой… Но как рассказать об этом? И надо ли?..

Ягушевская не допустила и секундной заминки.

– Василиса изучила итальянский вне институтской программы, – пояснила она даме. – Самостоятельно. И, как можете заметить, очень в этом преуспела.

– Талантливый волшебник талантлив во всем! – восхитилась черноглазая и поаплодировала мне.

Знала бы она, что я даже английский по школьной программе не освоила, где уж было изучить самостоятельно итальянский…

– Осталась минута, – напомнил Слободан. – Последний вопрос. Номер девять, прошу вас.

– Последний вопрос, – шепнула мне Ягушевская, прикрыв микрофон рукой. – Всё хорошо, ты умница.

– Разрешите обратиться к госпоже Красновой, – в зале поднялся щуплый остроносый мужчина.

Я вдруг узнала его – он был на соревновании нашего института и «ПриМы», и закричал «это невероятно!» во время моего выступления. Потом он же задавал вопросы ректору… Какие-то неприятные вопросы…

– Госпожа Краснова, – вперил в меня колючие водянистые глазки остроносый. – Вы говорите, что не желаете покидать страну, а в частности – менять место обучения, потому что вас всё устраивает, у вас друзья и так далее. Но разве истинная причина, что вы выбрали этот институт, не в вашем романе с господином Невмертичем? Скандал в прошлом году…

У остроносого господина вырвали микрофон быстрее, чем он закончил фразу, и быстрее, чем я успела осознать, что, вообще, было сказано.

В следующую минуту упирающегося гостя потащили под ручки. Он что-то выкрикивал, пытаясь сопротивляться, но его выпроводили и закрыли двери. Только тут до меня дошел смысл происходящего, и я медленно и мучительно покраснела, боялась пошевелиться и поднять глаза. Мне казалось, все смотрят на меня, и все уже знают мою тайну…

– Дамы и господа, – произнес Слободан громко и грозно, – попрошу всех соблюдать нормы приличия. Мы здесь для того, чтобы представить вам нашу ученицу. Мы не намерены выслушивать необоснованные оскорбления. Конференция закончена. Благодарю всех.

В зале зашумели, кто-то требовал еще тридцать секунд на вопрос, но Ягушевская подняла руку, призывая всех замолчать.

– Вопросов больше не будет, – сказала она в абсолютной тишине. – Но мы обещали показательное выступление жар-птицы, поэтому прошу внимания. Сейчас Василиса создаст для вас маленькое чудо.

Поехали, теперь надо показать иллюзию, сильно не напрягаясь.

Именно так выразилась Ягушевская, когда инструктировала меня перед встречей с представителями Западного ковена. Не напрягаться…

Я вышла из-за стола, встала на краю сцены и вообразила самое легкое – яблоневый сад. Он всегда удавался мне легко, стоило лишь подумать о Коше Невмертиче…

Вот и сейчас я почти сразу почувствовала аромат цветущих яблонь и дуновение свежего, утреннего ветра.

– Вы видите то, что вижу я? – спросила дама-итальянка, заворожено глядя на яблоневый сад, появившийся на сцене.

– Мы все видим то, что создает своим воображением жар-птица, – прокомментировала Барбара Збыславовна. – Весна, цветущие деревья, утро… Слышно, как поют птицы, на траве – роса, и ветер срывает яблоневые лепестки.

Будто в подтверждение ее слов, ветерок забросил несколько бело-розовых лепестков в зал, и гости принялись торопливо их ловить. Наверное, каждому хотелось убедиться, что лепестки – совсем как настоящие, их можно ощутить ладонью, понюхать и даже попробовать на вкус.

Я перехватила одобрительный взгляд Ягушевской, и осталась очень собой довольна. Пусть этот противный остроносый тощак вынюхивает про меня и Коша Невмертича дальше. Никого не касается, что происходит между нами…

Дверь в зал открылась медленно, словно нехотя, но никто не вошел – по крайней мере, так мне показалось сначала.

А потом я заметила черное пятно на красной ковровой дорожке. Это пятно ползло, странно дергаясь и двигаясь рывками. Потом из пятна высунулась черная птичья голова с красным клювом…

Лебедь! Чёрный лебедь!.. Но откуда он? Я ведь не создавала иллюзию лебединого озера…

Удивительно нелепый, неуклюжий, черный лебедь ковылял от входа к сцене, вытягивая коротковатую шею и почти прижимая голову к полу. Птица разевала клюв, но это не походило на беззвучный смех, как в моём сне в кабинете Ягушевской. Лебедь вдруг тяжело завалился на бок, загребая крылом, дёрнулась ещё пару раз, и из клюва хлынула чёрная кровь, пятная ковровую дорожку.

Я замерла, с ужасом глядя на издыхающую птицу, попятилась и невольно вскрикнула, но не услышала своего крика. Зато созданная мною иллюзия колыхнулась, и визгливо дёрнулись птичьи голоса – будто диджей крутанул пластинку.

Ягушевская оказалась рядом со мной и приобняла за плечи.

– Всё хорошо, – услышала я её спокойный голос, – всё хорошо, убирай иллюзию постепенно. Дамы и господа, встреча окончена! – сказала она громко, уводя меня со сцены. – Всего доброго!

– Там птица… – забормотала я, цепляясь за Ягушевскую и не позволяя себя увести. – Там умирающий лебедь…