Василий Аксенов. Сентиментальное путешествие
Шрифт:
Ну кто мог знать, что стоит Симе отправить шофера Володю на склад свезти бочкотару, что затарилась, затюрилась да зацвела желтым цветком, как помчит его жизненный аттракцион «Полет в неведомое» через Мышкин да Гусятин по-вдоль Квасной Путяти до самого Коряжска и незнамо куда далее. А заодно и всю публику. Кто ведал, что сдружит ее бочкотара, околдует, окунет в светлые русские сны? А те перетекут в явь. «Симка, – напишет Вова любимой, – хочешь честно? Не знаю, когда увидимся, потому что едем на нуле уже который день и не туда, куда хотим, а куда наша бочкотара милая хочет». В сказки и грезы, где то рябина, то береза, куст ракиты над рекой, да мутень, фисонь, мотьва купоросная, да лихой
Тот самый, где так просто рвется ткань времен, а трибунно-газетная правда бормочет свое где-то за поворотом, полынным холмом, за кромкой поля с выгнутой спиной… Где так славно жить спокойно, жить беспечно, в вихре танца мчаться вечно на Муравьиную гору, во Стрекозий лес, ай-тю-тю!.. Знай только крепче за баранку держись, шоффэр, стремясь сквозь Русь!
Сам Аксенов звал «Бочкотару» сюрреалистической. Такой она и была – вольготно парящей над реализмом социалистическим, критическим, натуралистическим – любым. Абсурд, где автор селит героев, мало отличим от абсурда, в котором жил он сам, от расписного Советского Союза с его архитектурным излишеством и гирляндом, что в небеса ракеты запускал:
– Бога видите, товарищ Кулаченко?
– Бога не вижу. Привет борющимся народам Океании! – но где стоит смежить глаза, и тишина настает благодатная, и лампада над жнивьем сияет масляная, а по траве росистой, тятеньки, Блаженный Лыцарь выступает – то идет по мураве осиянной молодой Хороший Человек, несет свои сокровища, и клеши у него мокрые до колен…
И снится Хороший Человек всем нашим путникам. Каждому – свой. Как у каждого героя «Жаль, что вас не было с нами» свое чудо, так у каждого сновидца из «Бочкотары» свой Хороший Человек. У кого Блаженный Лыцарь. У кого шеф-повар с тарелками ухи из частика и с пивом. У кого пахарь с циркулем. А у кого квалифицированный бондарь. Специалист по Бочкотаре. О как! И в то же время он – это общий для всех персонажей Тот, Кто Всё Может.
А для автора? Уж не народно-ли-сказный это образ Того, кто вездесущ и всемогущ? Возможно. Ибо герои повести Аксенова живут как здесь, так и в вечности. И знают то, что от нас скрыто. Хотя и не ведают даже своего маршрута. Как и бесстрашный пилот Кулаченко, и его улетающий вдаль самолет; и буфетчица Сима с мандариновой ейной настойкой… Но вот ведь как оно бывает: и сам не знаешь, куда едешь, а всё равно находишь своюРоссию.
И вот – Коряжск. Бочкотара прибыла по назначению. А ее не берут – от ворот поворот. Затарилась, говорят, затюрилась, зацвела желтым цветком, что хотите с ней, то и делайте. Хоть на свалку сваливайте. Это кого же на свалку? Бочкотару нашу разлюбезную? Но и-эх! Свозит ее Телескопов в овраг. И рыдает над ней, будто губит. «Жить – кричит, – не хочу! Прощайте!»
Но не за тем столько верст пропылили с ним его пассажиры, русские Диогены, в ячейках Бочкотары. Володю утешают, и влекут сквозь заросли «куриной слепоты», папоротника и лопуха, и лиловые свечки иван-чая покачиваются над ними в стеклянных сумерках. Видят они родную свою машину и любезную свою Бочкотару. И радуются. Строго, кстати, по Анатолию Найману, который полагает, что в текстах Аксенова «не только не отчаянием движется жизнь, но даже и не преодолением его, а желанием радоваться. Хотя они (герои) и видят, что мир – не праздник, они ищут и находят в нем праздничность, которая присуща ему от сотворения…».
И пусть бдительные товарищи вопрошают: а что это на вокзале в Коряжске часы показывают: 19.07, а экспресс «Север – Юг» ожидается в 19.17? Уж не на новую ли революцию намекает Аксенов? Эх вы, искатели крамолы. Не испортить вам созданного автором настроения. Экспресс приходит вовремя и уносит прочь мелькнувшего в окне заезжего магната мясной индустрии Сиракузерса в его красном жилете с его хищным оскалом денежного мешка.
Володя
по-гагарински командует: «Поехали», – и мчит в чудный сон, где за полями, за долами, за синими горами встает солнце, а от солнышка плывет к нам по сну Бочкотара, поет. И путь ее бесконечен. И ждет ее на луговом острове Хороший Человек, веселый и спокойный.Он ждет всегда. Всех. И автора.
* * *
Это – важно. Не будь веры Аксенова в Хорошего Человека и этого ожидания, трудно сказать, чем бы закончился для него год выхода «Бочкотары», 1968-й? Ведь не прошло и пяти месяцев после публикации, как советские войска вошли в Прагу, где, говорят, видели порой солдатиков, сидящих на броне с той самой книжкой «Юности». Володин грузовик пропал в дали. Ему на смену, «сверкая блеском стали», примчались «танки быстры». Таща с собою новые времена.
Глава 6
Танком по сердцу
1
Рандеву с ними Аксенова приятным не стало. Надежды и обещания предыдущих лет рассыпались под тяжким ударом красного молота и обернулись сокрушительным разочарованием, долгой и беспросветной депрессией.
* * *
В 1968 году страна, как это нередко бывало, оказалась на развилке: либо двинуться к социализму с хорошим человеческим лицом, либо снова неколебимо утвердиться в красной железобетонности. В первом направлении страну влекла логика событий, развернувшихся в социально-политическом пространстве, которое именовалось социалистическим лагерем.
8 марта в Варшаве начались волнения студентов. В университете они потребовали приема у ректора. Затем, скандируя «Нет занятиям без свободы!», прошли по территории и были избиты «рабочей милицией». Назавтра студенты вышли на улицы, а на попытки рассеять их ответили градом камней. Полиция применила слезоточивый газ. 11 марта демонстрации насчитывали многие сотни человек. Они шли к зданию ПОРП[83]. Избиение перед штаб-квартирой правящей партии длилось два часа. Но в тот же день демонстрации прошли в Гданьске, Кракове, Вроцлаве и Лодзи. Полиция применила газ и водометы, но протесты продолжались. В вузах объявили трехдневную забастовку. Советские СМИ молчали. Лишь 22 марта «Правда» и «Известия» сообщили об «антисоветской агитации в Польше». Кремль был встревожен. И не тем, что поляки кричали полиции: «Гестапо!» и «Нет хлеба без свободы!», а тем, что были солидарны с чехами.
В Чехословакии в это время торжествовала «Пражская весна» – либерализация, начатая руководством компартии. Всё большую свободу получали пресса, издательства, театр и кино, упрощались выезд и въезд в страну, расширялись права общественных организаций, поговаривали о многопартийности. Лидер компартии Александр Дубчек строил социализм с человеческим лицом. «Шестидесятники» надеялись, что его опыт может стать примером для Москвы и окраин.
Дальнейшее подробно и многократно рассказано. Москва не только не приняла пример Праги, но, вместе с союзниками, раздавила его военной силой. Ввела в Чехословакию танки. И вместе с ее суверенитетом разутюжила надежды тех, кто ждал перемен в России. Оккупация знаменовала конец «оттепели» и начало оледенения. Власть стала требовать от людей искусства полной лояльности. Цензура царила. Еще пуще старались редакторы всех рангов, закрывая путь в печать сколько-нибудь сомнительным книгам, пьесам, картинам и фильмам. А если что и просачивалось, за дело бралась критика, усердно выискивая крамолу.
Но куда горше была утрата мечты о превращении советского строя в более человечный, свободный, открытый миру. Нет. Танки августа проскрежетали по душе и сердцу Аксенова, едва не разорвав их в клочья. Он назовет тот год тысяча девятьсот шестьдесят проклятым.
2
А за три года до того случилось нечто, с одной стороны, напомнившее суровую весну 1963-го, а с другой – предвосхитившее будущие запреты.