Василий Аксенов. Сентиментальное путешествие
Шрифт:
Слушатели, а они уж собрались, вразнобой захлопали. Трубач галантно указал бородкой на бочонок. Звякнули монеты, спланировали купюры. Ударник отбил раз-два-три-четыре, и грянули «Шаланды, полные кефали». Занятно, столица помнит эту вещь. Кто-то отстал от слушателей – пошел своей дорогой, а кто-то прибился, начал прихлопывать, притопывать, подпевать…
В бочонок сыпались разные нелишние предметы, хоть и не из рога изобилия, но и не редко. И под их приятное шуршание и звон заводилы – труба и сакс – спорили о чем-то своем: сперва – в «Марширующих святых», потом в «Любви, что нечаянно нагрянет», а после в «Поезде "А"».
А
Тогда уважаемые слушатели, звякнув мелочишкой, быстро разошлись. И только вы остались на месте – в переходе под Зубовским бульваром, ведущем к станции метро «Парк культуры». Вы хотели и стеснялись заказать одну вещь. Хотели – потому что любили, а стеснялись – потому что а вдруг ребята ее не знают… Неудобер может получиться.
Тем временем лабухи, глянув по сторонам, спешно хрустнули винтовыми пробками, раскупорили пару банок, ловко плеснули в пару стаканов и опять же ловко их опорожнили, со смачным причмоком закусив хот-догами из аккуратной коробки.
А потом снова как-то так вдруг все собрались, подобрались и изготовились снова грохнуть.
Тут-то вы и решились: а вы знаете, мужики, Sentimental Journey?
Трубач, видно корифей в репертуаре, повернул к вам пушистое ушко – чего, мол, угодно?
– Ну, типа, Sentimental Journey играете, мужики?
– А это что?
– Ну, «Сентиментальное путешествие» – композиция такая…
– Не-е-е, – развел руками трубач. – Такого не знаем.
– Не-ет, брат, – чуть скуксился саксофон, – не слыхали мы такого путешествия…
– А ты, брат, денежку-то положил? – поинтересовался барабанщик, похлопывая палочками по крепкой ладони.
– Да положил он, я видел, – разъяснил дядька с банджо, откинув челку и тронув струнку.
– Слышь, а как, ты говоришь, называется эта вещица-то? – вполоборота, через плечо, что ли, короче, глядя из-за тубы исподлобья, вдруг спросил самоварный басист.
– Да Sentimental Journey же. По-русски будет «Сен-ти-мен-тал Джорней», – ответил ты с вялой досадой и без всякой надежды: ну откуда, в самом деле, могут знать эти переходные лабухи Sentimental? С какой стати будут они играть тебе эту вещь незабвенных Бада Грина, Леса Брауна и Бена Хоумера? А может, корешок, еще и спеть, голосом Вики Карр или Дорис Дэй? Давай вали домой, врубай систему и наслаждайся. А то Sentimental ему подавай в «трубе» в исполнении похоронной команды из Поти проездом в Бузулук на столичной халтуре. И тут…
– Опаньки! – хлопнул себя очкастый по потертой ляжке. – Да это ж «Сентиментальный Джон», ребята. «Джона сентиментального» парень просит ему сыграть. Дошло?
– О-о-о! – очнулся саксофонист. – «Джона-то сентиментального» – это щас.
– Ну так бы сразу и говорил, без мямлей, – вздернул бороду к потолку трубач, – «Джона»? Это – пжалста.
– Олл райт, гайз! – удивительно молодым и радостным голосом пропел барабанщик. – «Сентиментальный Джон» для паренька! Поехали. – И он отстукал своими палочками это самое вечное: раз-два-три-четыре… Gonna make a sentimental journey… Gonna set my heart at eas… Gonna make a sentimental journey, to review old memories…
Нежно, хоть и с хрипотцой, пропела труба, и барабанщик звонко тюкнул по тарелке…
По переходу – от «Парка» к провиантским
складам – неспешной, легкой походкой прошел в канадском малахае сентиментальный Джон. Музыканты, похоже, неплохо его знали и улыбались ему. Следуя между мной и оркестром, он как бы слегка задел меня перекинутой через левое плечо сумкой Carnaby, на миг замер, хлопнул по-свойски, извиняясь, по плечу… Но что за дела! Тут-то и мне он показался прикольно знакомым! То ли Лева Малахитов спешит на «Рандеву». То ли Вадик Раскладушкин готовится сказать «изю-ю-юм». То ли сам Джон Грей-ловкач-повеса пожаловал… А он, пошаркивая прочнейшими английскими ботами, проследовал дальше, ловко срезав угол, повернул и исчез. И кончилась музыка.– А вы, ребята, часом не знаете Володю Телескопова? Он у вас разве не дует в геликон?
– Знаем, – ответил барабанщик. – Только он не Вова. Он Телескопов Константин Владимирович. Костик в Поти остался. Томка в Москву не пустила. Грит: нечего. Грит: обойдешься. А Володя-то умер. Умер в 2000 годе.
Что ж было делать? Вы пошли к метро. Я – к себе…
Часть III
Ожог
Глава 1
Роман как способ жить
1
– Говно?
– Говно.
– Так и сказал?
– Да.
– Зачем?
– Никто не знает.
– Они же дружили!
– Вот именно, – сказал мне Анатолий Гладилин. – Вот именно! Аксенов и Бродский дружили. Теперь – ситуация: Вася передает за границу «Ожог» – свой главный роман 70-х – и издатели интересуются (им так положено – запрашивать мнение экспертов, а Бродский тогда считался наиглавнейшим специалистом по современной советской литературе)… Так вот, они спрашивают: что Бродский думает о книге – а тот отвечает им просто: говно.
– Анатолий Тихонович, все мы знаем, как много легенд ходит в литературной среде.
– Это рассказал мне Аксенов. А ему – друзья в американском издательском бизнесе.
Помните сцену в романе «Скажи изюм»? Главный герой – фотохудожник Максим Огородников приезжает в Америку и пытается узнать о судьбе своего, засланного за границу альбома «Щепки». А Даг Семигорски – глава издательства «Фараон», готовившего сборник к печати, ему и объясняет: мы, мол, решили с изданием обождать. Почему? – интересуется Макс. А потому, что ваш друг Алик Конский сказал, что «Щепки» – это говно. «Вообразите мое изумление, Макс… – говорит издатель в «Изюме». – Я переспрашиваю – говно в каком-нибудь особом смысле, сэр?…Нет, просто говно, говно во всех смыслах, a piece of shit…»
Конечно, Макс Огород и Алик из книги не копии Аксенова и Бродского из жизни, а «Скажи изюм» не мемуары. Но Гладилин считает, что в художественном изложении истории альманаха «Метрополь» переданы именно слова Бродского о романе его друга.
Здесь важно пометить, что эти слова, точнее, словоне зафиксировано ни в одном документе, и я лично не слышал его (или о нем) из уст американских издателей. Но рассказывали мне эту историю не один, не два и не три друга Аксенова. И они – люди опытные и, без сомнения, порядочные – делали это явно не по минутной прихоти. А значит – пройти мимо этого фрагмента отношений двух ярчайших звезд нашей литературы было бы ошибкой.