Васька

– Эта медяшка академика Трушина три года кормить будет… Я не я, никто бы ее не нашел. Академики молодежных газет не читают.

Он спросил Чугуеву, откуда у нее это украшение.

– Нашла, – ответила Чугуева.

– Где?

– На земи, в шахте… Верно, обронили… Я сроду…

– Мы в тот день нацелили бригаду на две нормы, – поспешно перебил Митя. – Вот так вот – забой, а вот так мы с Васькой бревно тащим. И тут как с правого бока загремит! Глыба как саданет, бревно с плеч сшибла, верно, Васька? Боковая стенка обрушилась. Глины навалило с эту комнату.

– Меньше, Митя, – вставила Чугуева.

– Может, немного меньше…

Ученый пошел к реглану. Митя удивленно замолк.

– Продолжай, продолжай. Я слушаю, – прошипел ученый.

– Обвалилась, значит, земля, – продолжал Митя нерешительно, – и открылся лаз. Проще говоря, черная дыра, пещера. Я, конечно, убрал людей, велел марчеванить. Подошел к дыре, слышу, капает. И духом оттудова старинным несет. Послушал, послушал, крикнул: «Комсомол!» Тихо. Фонарик конца не достигает – вольтажа маловато. Лаз, видать, длинный. Полез я туда, прошел шагов пять ли, десять, хлоп лбом. Пощупал, ящик углом торчит. Посветил, никакой не ящик, а самый обыкновенный гроб. Ноги. А дальше как положено. Пришла археологическая комиссия. Неделю поковырялись и ушли.

– Они ушли, зато мы пришли, – прошуршал ученый. – Поглядим, что за дыра.

– Теперь уж не поглядите. Завалили ее. Затрамбовали.

– Что значит завалили? – зашипел он. – Кто разрешил?

– Археологическая комиссия. У нас акт.

– Вот, вам, пожалуйста! За черепками гонимся, а миллионы упускаем… Мы предупреждали: фиксируйте ходы, проверяйте ходы, оставляйте схемы ходов, пока копают метро. Такого случая не повторится! При вдумчивой постановке дела твоя дыра привела бы нас, может быть, знаешь куда?

– Куда? – спросил Митя безучастно.

– В кремлевские тайники, к вашему сведению, в подземные терема Ивана Грозного. Там царская библиотека нас с тобой дожидается. Ваттерман полагает, больше восьмиста томов. Тацит, Ливии, Цицерон, Полибий, к вашему сведению. Поэмы Кальвуса. Придется останавливать работы. Расчищать ход. За такую библиотеку можно десять Днепростроев поставить.

– Выходит, ежели бы я тем ходом пошел, под самый бы Кремль забрался? – спросил Митя.

– А почему нет? Свояк-то царский, Морозов, боярин, Борис Иванович только тем от холопов и спасался, что свой ход имел. Тогда в Кремле вся знать обитала: князья Черкасские, Трубецкие, Милославские и прочая шантрапа. И у каждого от кремлевских ворот в загородные владения свое личное метро было. Библиотеку Ленина знаешь? На том месте опричный дворец Грозного стоял. Бывало, стража хватится, где, мол, государь Иван свет Васильевич, а его нету. А это он подземным ходом на Воздвиженский остров уходил тайные суды вершить. Да что говорить! И под Голицынской больницей, и под Сухаревой башней, и под домом Минина–всюду ходы. А под Кремлем и подавно. Прошлый год курсанты вышли на физкультуру возле дворца, ну, там, где Александр Второй родился. Один прыгнул и провалился. Уцепился и висит… Вытащили его, замерили глубину – шесть метров. Стали воду лить – уходит. И что сделали? Тамошний комендант не умнее археологической комиссии – насыпал в дыру песка и никого не подпускает… А, что говорить! Лично мне эта подвеска ни к чему, но если я ее первый в газете разглядел, так уж извини-подвинься! А то они натаскают бирюлек и тешатся, пишут трактаты, как человек произошел от обезьяны.

Ученый аж посинел, но шипел с прежним ожесточением.

– Может, воды им принесть? – тихонько спросила Чугуева Митю.

– Не надо, не надо… – замахал на нее ученый. – Это мне в детстве отец нарыв в горле вспорол, да неловко: стеклышком резал, повредил связки. Ерунда. В оперу не наниматься. Что, невеста, закручинилась? А ну, почему в Москве улицы кривые? Куда ни пойдешь, кривоколенные переулки? Почему? А?

– Не знаю, – застеснялась Чугуева. – Я нездешняя.

– А потому, что на прямой улице сквозняки, для огня способней. И повелели московские цари ставить дома кривулями. А Ключевский врет, что библиотека сгорела. Ну ладно. Скажи Трушину, что подвеска у меня. – Он бережно, с осторожностью ревматика надел реглан. – Да, а где же все-таки ты ее раздобыла?

– На земи. Нашла и взяла.

– Быть не может. В гробу небось копалась?

– Да что вы, господи. Да она, я думаю, не из гроба.

– А откуда?

– Мало ли. Мы чуть не каждый день то подкову выкапываем, то печной изразец. А подвеску я на кругу нашла. С полкилометра от забоя.

– С полкилометра? – Ученый как стал надевать галошу, так и застыл не надевши. – Невероятно… Впрочем… Не сообщаются ли ходы? К этому вопросу придется вернуться. А Трушину скажи: «Осипов подвеску унес». Не забудь! – Ученый весело подмигнул Мите и ушел.

– Слава богу, – перекрестилась Чугуева.

– Чего слава богу?– мрачно поглядел на нее комсорг. – Кого обдурить норовишь? Академика? Висюлька-то твоя парная. Боярские девки цепляли их в паре в волоса под виски или на уши, где они красивше глядят, хрен вас знает. Ученые разобрали гроб, а висюльки недочет. Одна на скелете, другой нет. Они там все мослы перещупали, прах пересеяли, твою висюльку искавши… Думал, отдам ее и закроем дело. Не хотелось, по правде говоря, ни на бригаду, ни на тебя тень наводить. Деваха ты больно надежная.

– И ты, Митя, хороший комсорг.

– Обожди. Теперь-то до меня дошло, кто тебе брильянты дарит.

– Кто? – насторожилась Чугуева.

– А вспомни. Кто возле дыры дежурил?

– Не ты?

– Нет, не я. Это правда, что ты живешь с Осипом?

Она засопела потупившись.

– Нашла кобеля.

– А тебе что? Не тебе терпеть.

– Обидно нам за тебя! Что мы, не видим, что ли. – Митя разъярился. – Да он, сукин сын, с Мери путается. Конфетки ей носит! А твой хлеб жрет. Сколько вас в комнате?

– Сорок две.

– Как сорок две? Ты вроде в маленькой жила?

– Меня в залу переселили.

– Где сцена?

– Туда.

– Зачем же ты согласилась?

– Велели… Все одно, где спать.

– Где же твоя койка стоит?

– На сцене. У нас там шесть коек установлено.

– И где же у вас с ним свидания?

– На койке… Где же еще.

– И этот артист к тебе прямо на сцену забирается? Хорошие вы спектакли устраиваете. – Он немного смутился. – Я смеюсь.

А Чугуева, ничуть не смутившись, пояснила:

– Да что он, один, что ли, ходит? И другие ходят.

– Все к тебе?

– Почему ко мне? У каждого своя. Коли любишь, и в темноте не заплутаешься.

– Ладно, хоть свет тушите?

– А как же, – вздохнула Чугуева. – Парни при свете не можут… Не бессовестные.

– Так вот мое предложение: еще раз Осип к тебе придет, хоть при свете, хоть в темноте, налаживай его под зад коленкой.

– Да ты что, Митя? За что?

– А за то, что он спер казенную брошку и навесил тебе на шею. Вот за что. Вот только на что она ему понадобилась?..

– Так там камушек… – обмолвилась Чугуева и прикусила язык.

– А-а, камушек! Ясно. Осип на тебя навесил, а ты вынесла. Так?

– Прости, Митя.

– Да чего тут прощать? Ты в этом деле завязла не по корысти, а по глупости. Все ясно. Осип плановал подвеску загнать, а камушек-то оказался – стекляшка. Вот он тебе и подарил ее от всего сердца… Так?

Чугуева молчала. Каждая минута молчания все более разоблачала ее приятеля, но она так растерялась, что не могла прибрать слова к слову.