Вдали

— «И будут трупы твои пищею всем птицам небесным и зверям, и не будет отгоняющего их» [7] — подумать только, и это одно из самых страшных проклятий Бога. Но задумайся. Ни могилы. Ни сожжения. Ни обрядов. Мясо для чужих клыков, — произнес Лоример с отголоском былой страсти. — Можешь себе представить? Можешь себе представить облегчение? Сумеем ли и мы хотя бы посмертно увидеть тело без толики суеверий, голым, какое оно и есть? Материя и больше ничего. Увлекшись дальнейшим существованием ушедших душ, мы и забыли, что бессмертными нас, напротив, делают кости и плоть. Практически уверен, что его не стали хоронить, чтобы облегчить переход в птиц и зверей. К чему памятники, мощи, мавзолеи и прочие тщеславные спасения от тлена и забвения? Есть ли дар величественнее, чем накормить собой соседей по миру? Есть ли монумент благороднее, чем живая гробница койота или парящая урна падальщика? Что сохранит тебя надежнее? Что воскресит буквальнее? Вот истинная религия — знание, что меж всем живым есть связь. Стоит это осознать, как уже не о чем скорбеть, ведь, хоть ничего не вернуть, ничего на самом деле и не утрачено. Можешь себе представить? — спросил Лоример вновь. — Облегчение. Свобода.

7

Второзаконие. Глава 28, стих 26.

В следующие дни скончались еще четверо, и каждого унесли в пустыню в сумерках.

Выжившие исцелились. Нескончаемая колыбельная прекратилась. Пускай изувеченные и искалеченные, но все пришли в сознание, а если их и мучила боль, то им хватало сил ее скрывать. Среди калек был и тот, что пытался зарезать Лоримера. Заражение прокралось от его лодыжки — этого смерча костей, жил и мяса — вверх по икре, и ногу пришлось отнять ниже колена. Восстановив силы, он сразу призвал Лоримера к себе. Сел с великим усилием и гримасой боли. Переведя дух, он произнес серьезную речь — краткую, но прочувствованную. Договорив, он высыпал содержимое кожаной торбы. На его ладонях лежали две дюжины зубов, целые и с корнем, одни — посеревшие, другие — пожелтевшие, все — матовые и огромные. Один занимал всю его ладонь.

— Ужасные ящеры, — сказал Лоример с рассеянным восхищением. — Вымершие рептилии. Подобные драконам существа, сгинувшие, стертые с лица земли вскоре после зари времен.

Некоторые зубы были поломаны или сколоты, но калека показал несколько больших в превосходном состоянии. Он посмотрел на Лоримера и протянул свои сокровища, присовокупив торжественное слово. Лоример отказался. Калека с жаром настаивал. Это повторилось несколько раз, пока натуралист не понял, что отказ от подарка — не только большое оскорбление, но и вреден для здоровья пациента: спор выпил из него почти все силы. Лоример принял зубы, и индеец откинулся на спину с физическим и духовным облегчением. Лоримера подозвала индианка по соседству и сама достала кошель. У нее зубов было меньше, и всего один, продемонстрированный с большой гордостью, безукоризненный. И снова Лоримера, исцелившего ее пулевое ранение в живот, просили принять сокровища. Один за другим пациенты подзывали его и с короткой церемониальной речью вручали россыпи драконьих зубов. Никто не был так богат (ни по качеству, ни по количеству), как первый с ампутированной ногой. На пути через импровизированную палату Лоримеру пришлось собирать подношения в шляпу. Скоро горка беловатых осколков напоминала уже не зубы, а какого-то неизвестного науке моллюска или патроны для еще не изобретенного оружия.

— Есть ли валюта лучше? — рассуждал вслух Лоример по дороге обратно к фургону. — Ведь их нельзя выпускать (те существа давно вымерли), и их количество строго ограничено, а значит, зубы никогда не потеряют свою ценность. Тот же принцип у золота или бриллиантов. Но это намного ценнее. И напоминает нам, что все живое, как и товары, имеет ценность ровно потому, что взаимозаменяемо. — Он окинул взглядом кости-кинжалы. — Идеальный стандарт.

Жизнь в поселении постепенно пошла своим чередом. Раненые были вне опасности, шатры и хижины — восстановлены. Уважение к Лоримеру и Хокану рассеялось, и в конце концов на чужаков перестали обращать внимание. Единственным исключением во всеобщем равнодушии был Антим, одноногий воин, — чудесным образом восстановивший силы и теперь даже ездивший на коне. Он сделался фанатически предан Лоримеру и помогал ему во всем, в чем только возможно. Они много времени проводили вместе, и натуралист с привычной легкостью быстро усвоил азы языка Антима.

Дни напролет Хокана снедало желание отправиться на восток. Казалось, будто с каждым днем расстояние, отделяющее его от Лайнуса, увеличивается. К тому же после того, как он начал помогать Лоримеру с ранеными, возникла новая причина торопиться. Вплоть до этого его тоска по брату переплеталась и часто сливалась со страхом: ему не хватало Лайнуса, да, но не хватало и его защиты. Теперь же Хокан страшился не за себя, а за брата. Томило гнетущее ощущение, что это он нужен Лайнусу, это он должен прийти старшему брату на помощь (это волнение, заметил Хокан, росло вместе с его медицинскими навыками). Но знал он и пустыню, достаточно, чтобы понимать, что не сможет двинуться в путь один без провизии и вьючных животных. Оставалось только надеяться, что вскоре решит уйти и его друг — и что направится он на восток. Наконец однажды днем Лоример объявил, что пора трогаться.

— Я возвращаюсь в Саладильо. Антим предложил помощь.

Хокан почувствовал, как у него стынет кровь. Он сделал вдох, окинул взглядом равнины в поисках, за что ухватиться. Лоример положил ему руку на плечо.

— Не волнуйся, мой дорогой друг, — сказал он. — Ты отправишься в Нью-Йорк на коне со всеми припасами. Антим чувствует себя обязанным и перед тобой, он отдаст одного пони, а я снабжу тебя всем необходимым.

— Пожалуйста, не возвращайся на озеро.

— Я должен. Я знаю, ты понимаешь.

Хокан мог только опустить глаза.

— Покинув Саладильо, я думал, что единственный шанс найти первобытное создание утрачен навсегда. Как бы я еще вернулся в тот запустелый край? А теперь Антим говорит, что может меня отвести, может доставить к щелочному озеру. Как отказаться? Я должен найти это создание — единственное в мире, достойное имени «создание», ведь это единственный поистине созданный организм. Все остальные — лишь всё более исковерканные репродукции того основоположника. Ты понимаешь, что будет значить такое открытие. Как можно отказаться?

Хокан получил пони и одного из ослов Лоримера со всем необходимым. Натуралист посоветовал сделать крюк перед тем, как повернуть на восток. Пройдя около двух недель на север, Хокан выйдет к реке (в чем как раз будет срочно нуждаться), а спустя еще несколько дней — на крупную тропу поселенцев: даже если сбиться с курса, пропустить эту линию, растянутую от побережья до побережья, попросту невозможно. И тогда остается только двинуться против потока колонистов, а там через несколько месяцев Хокан достигнет Атлантического океана. Даже если выйдут все припасы и заболеют животные, поселенцы его выручат, а закончись у него деньги, можно недолго у них поработать (хотя тогда его отнесет на запад, но те караваны ходят медленно) и затем продолжить путь. Благодаря постоянному притоку первопроходцев это самый безопасный маршрут. И, добавил Лоример с улыбкой, из-за бурного ручья поселенцев, двигающихся в противоположном направлении с фургонами, волами, мебелью, лошадьми, скарбом, женщинами и скотом, даже покажется, будто это мир движется, а Хокан стоит на месте.

В утро прощания натуралист подарил другу немного золота, пачку банкнот разных номиналов и лакированный жестяной футляр.

— Орудия твоего ремесла, — сказал Лоример, когда Хокан открыл футляр. В нем лежали склянки, бутыльки, скальпели, иглы, нить для швов, зажимы, пилы, ножницы и прочие хирургические инструменты. — Ах да, и чуть не забыл, — добавил Лоример, пошарив в карманах. — Из тебя безнадежный навигатор. Есть ли у тебя другие таланты? Безусловно. Но куда там отличить право от лева — я потрясен, что ты отличаешь верх от низа! А потому — вот, — сказал он, вручая Хокану серебряный компас. — Его подарил мне мой учитель Блюме, а теперь он твой.

Их последние совместные мгновения прошли над стрелкой — Лоример объяснял своему другу, как найти север.

9

Верхом на пони рядом с маленьким осликом Хокан смотрелся великаном. Его одеяние только прибавляло эксцентричности. Ко времени, когда он покинул поселение, обнаружилось, что он шагу не может сделать без того, чтобы не порвать что-нибудь из своей тесной одежды. На прощание женщины залатали и перешили ему рубашку и штаны, сохранив первоначальную ткань и фасон, но добавив новые материалы — отрезки от шатров, обрывки от старых одеял, лоскутки, которые они ткали, когда не хватало обрывков. В итоге вышел несколько бесформенный, но прохладный и удобный наряд, чье происхождение было невозможно определить: европейский крестьянин, калифорнийский траппер и кочевой индеец в одном флаконе. Коротковолосый, оказавшийся опытным сапожником, починил и взрезанные башмаки, удлинив подошвы на пять сантиметров и заменив верхние части мягчайшей оленьей кожей: получилось что-то вроде странных мокасин с каблуками. Наконец, дети украсили его фетровую шляпу красочной лентой с переливающимся черным пером.

Странствовать через гудящую пустыню было все равно что погрузиться в состояние транса, непосредственно предшествующее сну, когда сознание призывает все оставшиеся силы, только чтобы заметить мгновение собственного растворения. Слышалось лишь, как копыта толкут тонкий слой почвы — камень, и без того измельченный годами, кости, перемолотые стихиями, прах, развеянный шепотом по равнинам. Скоро и этот звук слился с тишиной. Хокан почаще прочищал горло, чтобы убедиться, что не оглох. Поверх твердой мели пустыни — недобрые небеса и крошечное солнце, эта плотная четкая точка.