Вдали

— Сперва мы боролись промеж собой. Но увидев, что он задумал недоброе, многие стали бороться с ним.

У Хокана задрожали губы в попытке задать вопрос, но он не знал, с чего начать.

— Так ты ничего не знаешь, — сказал мужчина.

Вскоре после отправки много месяцев назад разошелся слух, что кто-то уже побывал на западе и теперь раздает там земли. Сперва Джарвис Пикетт со смехом отнекивался, говорил, что это все сплетни. Затем через несколько дней кое-кому признался, что есть, мол, у него клочок земли, но там только песок да камни, кому это надо. Потом он доверил всего паре человек, что это плодородная долина, с какой может потягаться только Эдемский сад, и что он намерен создать там колонию вместе с немногими избранными. Затем извлек карты и купчие и начал раздавать участки самым преданным. Он никогда не брал с них деньги, заявляя, что все они равные партнеры — братья-колонисты, говорил он. Его выбрали капитаном. Если кто переходил ему дорогу, Джарвис вычеркивал имя из купчей. И тогда расходились слухи о вакансии, и полные надежд просители задабривали Джарвиса подарками. Он стравливал людей между собой, вынуждал состязаться гостинцами и одолжениями за самые лакомые участки. Спустя несколько недель друзей в партии уже не осталось. Но у некоторых зародились подозрения насчет карт и купчих. Джарвис неизменно отвечал, что если бы хотел их обокрасть, то просто брал бы деньги за купчие — но до сих пор он не просил ни гроша. И все же их конвой как будто бы двигался медленней других. Они дольше стояли у рек, делали неоправданные остановки и не могли догнать тех, кто их то и дело обходил. Многие уверились, что капитан ставит палки в колеса и затягивает путешествие, чтобы подольше снимать сливки. На это Джарвис отвечал, что ни у кого ничего не просил. Но к тому времени большинство в его кругу уже отдали ему слишком много — добровольно, вопреки всем своим подозрениям. Им почти не с чем было завести новую жизнь по прибытии, и единственной надеждой стал обещанный участок земли. Ближайшие соратники, пожертвовавшие ему больше всего, и доверяли ему меньше всех — как раз потому, что их зависимость стала безусловной. Перед самой бурей страсти накалились до предела, в воздухе запахло мятежом. Джарвис перестал доверять людям. Некоторые бедолаги еще пытались задобрить его новыми подарками, оттесняя самых разочарованных и нескрываемо враждебных соперников. Тут-то и появился Хокан.

На следующий день солнце вновь заняло свое законное место в небе и скоро прожарило тропу под ногами до корки. Через два-три дня после происшествия с мальчиком, когда их партия готовилась после остановки вернуться на тропу, Джарвис залез на пару ящиков и призвал к вниманию. Он дождался, когда все утихнут; затем его оживленные усы издали шутку. Кое-кто посмеялся. Джарвис посуровел — при этом каким-то чудом не теряя веселого выражения — и сообщил партии, что у него есть важное объявление.

— Друзья, — начал он. — Все мы видели, что случилось несколько дней назад. Наше будущее не может ждать. Наши дети не могут ждать. Каждый шаг важен.

Роптание.

— Наши дети не могут ждать, — повторил он. — Мы можем и дальше двигаться по этой долгой тропе — а можем свернуть здесь. Я знаю короткий путь.

Радостные и оскорбительные выкрики.

— Да, короткий путь. — Джарвис никого не пытался уговаривать — просто делился добрыми вестями. — Следуйте по тропе, коль вам так угодно. Или следуйте за мной.

Его последние слова захлестнуло растущей волной голосов. На миг в полную силу проявился раскол между враждующими лагерями — до сих пор живший только в полунамеках. Сторонники Джарвиса благодарили его и поздравляли друг друга с неслыханной удачей, а противники угрюмо таращились в землю и небо. Однако большинство, к какому бы лагерю ни принадлежали, сошли с колеи и последовали за перстом Джарвиса, указующим на юг. Впрочем, три-четыре фургона остались на тропе. Чему удивились все, кроме Джарвиса, делавшего вид, что не замечает дезертиров.

Тем вечером, когда фургоны составили в круг, перед костром Джарвиса выстроилась долгая очередь скромных подносителей. Кое-кто даже привел лошадей.

12

Опустив взмыленные морды, волы словно не тянули фургоны, а вращали целую планету, упираясь копытами в землю. Ехать через нехоженую равнину было как двигаться через удивительно густое вещество. Вдобавок к валунам и ямам, что прятались в траве и постоянно грозили сломать (и часто ломали) оси и ободья, сопротивлялась сама земля, не утрамбованная колесами или копытами. Они двигались со скоростью вполовину меньшей против прежней — по чьим-то подсчетам, проделывая десять, а то и восемь километров в день. Джарвис не терял солнечного расположения духа. По его словам, один километр на коротком пути стоил двадцати на тропе с теми упрямыми босяками.

Хоть и ослабев от потери крови, изувеченный мальчик быстро приходил в себя. Несколько дней Хокан давал ему успокоительное, считая постоянный небольшой жар добрым признаком того, что организм выжигает болезнь. Время от времени мальчик во сне исступленно скребыхал по простыне там, где не хватало его конечности. Хокан навещал его чаще необходимого. После осмотра швов девушка часто угощала его едой или чашкой молока, чтобы он задержался подольше. Ел или пил он в стеснительном молчании. Набираясь смелости поднять взгляд, он иногда видел, что она смотрит на него — как ему хотелось верить, с восхищением.

День ото дня ее волосы казались то медными, то золотыми, а с волосами и цвет глаз менялся от зеленого к серому. Веснушки то множились, то пропадали, то возвращались и перемещались, будто созвездия. Никогда еще Хокан не присматривался к человеку так близко, гадая, действительно ли происходят эти превращения, или все дело в его обостренном внимании. Ночами он почти не спал, воображая, какой она предстанет на другой день.

Если бы все зависело от Хокана, он так бы и не узнал ее имя. Она словно поняла, что он слишком стесняется или робеет вступать в разговор и что от любых поощрений только глубже уйдет в себя. Но все же сумела показать свою открытость небольшими жестами. В том же духе Хелен сама назвала свое имя, не спросив его. После недолгих колебаний он пояснил, что его зовут не Ястреб, а Хокан. Хелен — одна из немногих в Америке — в самом деле пыталась это произнести. Она смеялась, когда искала нужную форму странных гласных, но, хоть Хокан и смеялся с ней, он впал в хмурый транс, глядя, как ее губы складывают его имя. В тот день она даже его записала, не зная, как будет правильно, и Хокан хранил тот клочок бумаги еще долгие годы, думая каждый раз, как на него смотрел, что он здесь — в этих бледнеющих линиях на пожелтевшем обрывке обертки, где невозвратимое прошлое умудрялось цепляться за настоящее, — он здесь даже ощутимее, чем в собственном теле. Однажды он принес семье сушеные фрукты и цукаты. Они не посмели к ним даже притронуться.

При каждом посещении Хокан старался избегать отца мальчика. Он поверил в мошенничество Джарвиса, но все еще носил на ремне большую пушку — и от этого брататься было сложнее. Хокан с радостью бы порвал с нанимателем, но тревожился также и о том, что, если вернет пистолет, Джарвис просто отдаст его другому — скорее всего, тому, у кого руки чешутся спустить крючок. Хокан рассуждал так: пока пистолет у него, одним пистолетом для волнений меньше. Боялся он не за себя: он уже давно решил оставить партию Джарвиса. Короткий это путь или нет, он мешал планам самого Хокана. Уже было ясно, что лошади скоро ждать не приходится и лучше вернуться на тропу и идти пешком против течения до самого Нью-Йорка. А значит, пистолет не имел отношения к его безопасности. Волновался Хокан за раненого мальчика и его сестру. Что станется с ними? Кто заступится за Хелен? Впервые он разрывался между верностью брату и обязательством перед другим человеком.

Скромную лощину, которой они ехали, окружали низкие холмы, но она едва ли заслуживала громкого звания долины. Первой всадников за грядой заметила Хелен. Они появлялись гуськом один за другим, и вот уже на каждой стороне долины, в полукилометре впереди, ехало по шесть человек. Хокан обернулся и увидел похожий отряд в нескольких сотнях шагов от хвоста их партии. Он чувствовал их настороженный враждебный взгляд. Если бы всадники помчались галопом по склону, они бы легко разрезали партию. Обоз встал. Из-за холмов показались новые всадники.

— В круг! В круг! — воскликнул Джарвис.

С неповоротливостью, противоречившей звенящей в воздухе панике, фургоны поставили в круг. Непонятно, кто отдал приказ, но люди баррикадировали проемы между фургонами ящиками, столами, бочками, мешками с зерном и мукой, а женщины заряжали оружие — по большей части однозарядные пистолеты и мушкеты — и доставали дубины, ножи и даже мечи, выкованные из плугов. Почти никто не говорил. Всадники неторопливо надвигались на баррикады вдоль подножий холмов. Из отряда на северном фланге раздался крик. На юге им ответили. Всадники стекались со всех четырех сторон.

— Индейцы! — воскликнул кто-то, когда они приблизились.

У мужчин в бизоньих шкурах были раскрашенные лица и перья в волосах. Они окружили процессию. Из-под кожаных балахонов показались длинные ружья, мушкеты и мушкетоны.

— Ложитесь! — закричала женщина.

Еще один боевой клич — и всадники разом открыли огонь.

Когда выстрелы отгремели, через последовавшее затишье пробился хриплый стон. Хокан оглянулся и увидел, как вол припал на колени и рухнул на бок. Мигом сбежались псы — лакать растекавшуюся лужицу крови.