Вечер в Муристане

Мы содрали с окон клейкую ленту.

Ломброзо, вернувшись из Италии, устроил костюмированную вечеринку на своей вилле. Играли Пуримшпиль. Ахашвероша играл сам Якопо, Мордехая — Бумчик, Амана — Цурило в костюме Саддама Хуссейна, Вашти — Изабелла Евсеевна, царицу Эстер — Сонька.

В разгар веселья Сонька с Вадькой объявили о помолвке и пригласили всех на свадьбу, которая должна произойти в Лаг — Баомер.

А после вечеринки мне позвонила Талила и пригласила на родительское собрание в следующую пятницу. Велела приходить буднично одетым, без цветов и подарков. Главное — убедить клиентов в том, что я не собираюсь на ней жениться. Не готов, слишком молод, еще не встал на ноги, и вообще.

Март 1991 года

Они пришли вдвоем, поцеловали по очереди в щеку Талилу, пожали мою протянутую руку. Два пожилых еврея, преуспевающих, усталых, безуспешно молодящихся. Они чуть моложе Дедамони.

Впервые мне стало неудобно в этой ситуации.

Они спросили, откуда я приехал, где учусь, кем работаю и сколько зарабатываю. Два отставных Санта — Клауса. Спросили, что мне нравится в Талиле. Потом спросили, как мы познакомились, на что Талила ответить мне не дала, а выпалила, что я, мол, прикрыл ее своим телом от осколка СКАДа. Зачем ей это вранье?

Пили кофе. На десерт наша девушка подала нечто необыкновенное под названием терамису. За чашкой кофе депутат произнес речь о необходимости решить первоочередные задачи по приему новых репатриантов и интеграции их в израильское общество. Я понял так, что в моем случае эти задачи возложены на Талилу. Адвокат смотрел на меня, но мимо глаз. Кажется, он изучал мое левое ухо.

Когда Ротштейн закончил свою речь, Гольдштейн переместил взгляд с уха на глаз, и спросил, когда я собираюсь жениться. Я ответил, что лет через десять — не раньше. «Окей» — сказал Гольдштейн. «Беседер» — сказал Ротштейн.

Ушли они одновременно, и было заметно, что это принципиально. А мы с Талилой остались. Она мыла чашки. Я вытирал.

— Талила, можно задать тебе неприятный вопрос?

— Валяй.

— Ты сама считаешь себя проституткой?

— Какая тебе разница? Ты пожалел, что связался со мной?

— Ты превзошла еврейскую традицию отвечать вопросом на вопрос. Ты отвечаешь двумя. Уж будь добра, ответь мне.

— Не считаю. В Талмуде описаны проститутки двух сортов: «зона» и «кдеша». Зона готова оказать интимные услуги любому мужчине за деньги. Кдеша — это храмовая проститутка, которая посвящает свою деятельность какому–нибудь языческому божеству. Я не отношусь ни к тем, ни к другим. Если хочешь отступиться — так и скажи!

— Я сам не знаю, чего я хочу. Я боюсь позвонить тебе как–то раз и услышать, что у тебя нет на меня времени, потому что ты занята Рами или Габи, понимаешь?

И тут я испугался, что она меня сейчас пошлет, и все закончится. Когда человек так влюблен, он не может качать права.

— Ладно, — промямлил я, — все нормально. Пойдем погуляем.

Март 1991 года

Наверное, я неправильно ее люблю.

За неделю нарисовал новый псевдофильм. В кадре Гелла, которая из свежей красавицы превращается в девицу с растрепанными волосами и пятнами тления на шее и на груди. А потом обратно. В главной роли — Талила.

Не могу я ей простить ни Ротштейна, ни Гольдштейна.

Псевдофильмы занимают очень много компьютерного места. На флоппи–диск они не влезают. С работы их не унести. Если Ломброзо меня выставит, я останусь не только без псевдофильмов, но и без своих программ, которые я разработал, чтобы их делать и озвучивать. Я озвучиваю их своим голосом, а потом меняю тембр, хоть на женский или детский. Это оказалось даже легче, чем рисовать изображение.

Что касается изображения, я уже научился его довольно достоверно раскрашивать.

Еще я записался на курсы геометрической оптики, без этого, чувствую, уже никуда. Картинка без аберраций мертва, а придумывать их самому тяжело.

Получил от Катерины ответ на письмо. Слава Богу, ни одного признания в любви. Пишет, что беспокоится за нас из–за бомбежек. Про Таю ни слова.

А я даже рад.

Шоу двойников

— Итак, победительницей конкурса Мисс Младосибирск-92! Обьявляется!

Катерина, в левой руке которой потела узкая ладошка Лариски Черняевой, а в правой — дрожала мощная длань Ядвиги Ржечицкой, была абсолютно спокойна. Режиссер действа строго–настрого велел финальной тройке взяться за руки как водится на заморских конкурсах, и она, одна–единственная вспомнив об этом, схватила лапки товарок по несчастью.

— Екатерина Порохова, студентка Младосибирского Государственного Университета!

Одновременно с этой вестью в Катеринин мозг вонзились два болевых сигнала — от щипка тыльной стороны ладони левой руки и от сжатия неимоверной силы руки правой. Боль от сжатия усиливалась еще и тем, что на среднем пальце королевы красоты было надето кольцо. Прокляв все на свете, Катерина улыбнулась, поприветствовала публику, изящно наклонилась, чтобы надели ленту и корону, еще раз поприветствовала. Приняла ключи от машины. Возле нее замелькали мэр, телевидение, какой–то хмырь в розовой кружевной сорочке, потный фотограф в отяжеленном разной фотографической всячиной жилете. Потом все отправились на фуршет, накрытый тут же, в театральном фойе. Там сверкали шампанским фужеры, красовались бутерброды с икрой и семгой, били по глазам декольте, украшенные поддельными блестяшками и мужские животы, на которых не висели, а лежали галстуки. Из двери репетиционного зала выскользнула стайка актеров. Среди них была и Таисия Фрид. Актеры, с трудом скрывая раздражение, пробивали себе путь по свободному от столов краю фойе. Катерина, разбрызгивая улыбки, направилась сквозь жующих навстречу Таисии. Она и сама не могла ответить себе, зачем делает это — чтобы спросить, как здоровье Таи и Риночки, или чтобы в короне королевы красоты отпраздновать женскую победу над Таей без косметики и в сером свитере.

— Тая! Подожди. — воскликнула она, когда расстояние позволило Тае услышать ее.

— Привет, Катя. — остановившись, произнесла Тая обычным тоном руководительницы драмкружка. — Поздравляю. — она перевела взгляд на корону.

— Спасибо. Как ты? Мишка пишет?

Тут к ним подскочил кружевной хмырь, и сказал, что он просит прощения, но у него через два часа самолет, а ему срочно необходимо провести переговоры с госпожой Пороховой. Кружевной схватил Катю за локоть и повлек в кабинет главрежа. Вопрос о Мишке повис в воздухе.

Мишка писал. Почтальон, следуя Таиным указаниям, запихивал эти иностранные письма не в почтовый ящик, а под дверь Таиланда, в холодные сени. И еще прутиком проталкивал их поглубже. Тая приходила раз в месяц, прочитывала все письма скопом. Мишка писал, что придется подождать, пока он не обоснуется, не встанет на ноги и не обретет собственный угол, куда можно было бы привезти их с Риночкой, самых родных и любимых.

Тая складывала его письма в коробку из–под австрийских сапог, к пачке Мишкиных фотографий в выпускном костюме. Перебирала все это, плакала. Потом вытирала пыль, мыла пол, и уезжала домой, в четырехкомнатную благоустроенную квартиру главного режиссера драмтеатра, господина Лазарского. Там она уже почти два года играла роль жены, а в Таиланд приезжала, как на могилу своей дурацкой любви к юнцу Фриду. Лазарский признал дочь своей, и беспрестанно надоедал Тае требованием пойти в ЗАГС и переписать ребенка на его фамилию, но Тая все тянула и надеялась, что он об этом забудет.

А он мог бы уже и забыть — забот хватало и без Риночкиной метрики. Театр понемногу разваливался. Последние недели на сцене и в репетиционных залах мелькали голые ноги соискательниц титула, да пластмассовые бусы режиссера–постановщика.

Лазарский из окна, выходящего в фойе, видел, как актеры проходят мимо новых русских животов и столов со снедью. Видел он, и как его жену окликнула новоиспеченная королева. Видел и типа в гипюровой рубахе а-ля Евтушенко, ухватившего мисс за локоток и повлекшего за собой. Через минуту тип без стука вошел в кабинет и попросил господина Лазарского спуститься в фойе.