Вечернее утро

– Я никогда не слыхала такого названия стриты. А что, босс указал носить столь странную одежду?

– Вот дура, пардон, - буркнул он, сконфузясь: стало неловко за свои мокрые штаны, хотя она спрашивала про одежду вообще.
– При чем тут босс? Что хочу, то и ношу, никто мне не указ.

– Екут, а почему ты все время шпрехаешь неправду?

– Какой я тебе якут?
– упрекнул он и, прихватив коробку с куклой, пошагал между голыми стволами бамбука. Тропинки, однако, не было, и Лев Александрович, замешкавшись, только сейчас понял, что упрекнул зря: "екут" по-французски означает "послушай". Вероятно, она понятия не имеет, что такое национальность, и потому не говорит, а "шпрехает".

– Что это за штука?
– спросила девушка в спину.

– Это не штука, а подарок для тохтер. Вохин идти-то?
– спросил он, несколько стыдясь своего стихийного эсперанто. Но в самом-то деле, по-каковски же с ней разговаривать, если не на ее собственном языке?

– Туле таннэ, - сказала она по-фински - иди сюда. Но вдруг спохватилась, кажется, по-болгарски - чакай!

Он подождал. Стирма догнала уползающую половину червяка, одним ударом средневековой сабли оттяпала приличный кусок и, стараясь не пачкаться самой настоящей кровью, стала упаковывать в лист бамбука.

– Для чего тебе это?
– спросил он, подавляя в горле спазмы омерзения.

– На ужин, - просто сказала она.

– Как на ужин? Собакам, что ли? Она пожала плечами, словно не поняла. В лесу было удивительно мертво, хоть бы кукушка прокуковала, или комар сел на кончик носа.

– Почему я не слышу ни одной птицы?
– озираясь, спросил он.- Ни одной пичужки.

– Про птиц Великий Босс не велит вспоминать.

– Что за босс? Почему не велит вспоминать про птиц?

– После разбоя они исчезли, - сказала она, почему-то испуганно оглянувшись.

– Что-то туманно, - признался Лев Александрович. Он и в самом деле не понял, при чем тут разбой и почему исчезли птицы.

– Да, - согласилась она, по-своему поняв замечание про туман.
– Уже плохо видно.

Лев Александрович кивнул. И в самом деле, начало смеркаться, Роща телеграфных столбов, то бишь бамбука, кончилась, они пришли в роскошный сад, яблони стояли все как на подбор: ветвистые, чуть выше человеческого роста, алые яблоки висели гроздьями, словно виноград. Ему не приходилось видеть, чтобы яблоки висели гроздьями. Спросил:

– Что это за плоды?

– Ягоды най вэзут?
– пожалуй, не спросила, а упрекнула она. Кого везут?
– не понял Внутренний Голос.

– Это - ягоды?
– уточнил он у Стирмы. Ты хочешь сказать что это гибрид?

– Не грибы, а ягоды.

– Ничего себе ягоды! Что это за питомник?

– Пи-том-ник, - повторила Стирма.
– Это вкусно? Он не стал объяснять, что такое питомник, а оторвал гроздь целиком и сразу почувствовал вес килограмма два; отделил одно красно-зеленое яблоко, по виду напоминавшее гипертрофированную ягоду, обтер о мокрые штаны и впился зубами. Какое это оказалось чудо самая настоящая брусника! Он уже в который раз заподозрил невероятную реальность происходящего.

– Я начинаю думать, что угодил в Африку. У меня там живет хороший знакомый.

– А ты откуда? Как тебя зовут?

– Меня зовут Дон Кихот, путешественник.

– Тонкий Ход?
– переспросила она, состроив глазки. Сейчас Стирма напомнила ему Марту - жену космонавта Джефсона, - странное имя.

– Не имя странное, а эсперанто странное, - вмешался внутренний Голос.

– Видно, иняз не закончила, вот и выпендривается.

– Зачем тебе сабля?
– между прочим спросил он. Они шли друг за другом. Плантации не было конца.

– Сабие? ну как... Я мерг сэ вэд капкана.

– Пошла проверять капкан? Ну и что?

– А если бы напала рата?

– Что такое "рата"?
– спросил Внутренний Голос.

– Может быть, рота? Например, рота солдат.

Не резвись. "Рата" - это "крыса" по-испански.
– А где вы взяли таких ра?
– спросил он у Стирмы.

– Сами выросли после разбоя.

Лев Александрович отметил, что она уже во второй раз сослалась на какой-то разбой, поэтому спросил:

При чем тут разбой?

– А разве у вас в Африке не было разбоя?

– Здрасте! У нас в Африке! Неужели я похож на туземца?

– На кого, Тонкий Ход?

– Перкеле!
– выругался он по-фински.

Лев Александрович и в самом деле рассердился: эта глупая Стирма, понимая нормальный русский язык, не понимала, о чем идет речь. Неужели она забыла, кто такой Дон Кихот?

Сад неожиданно кончился. То есть, они и дальше брели между зарослей брусники, но уже без плодов. Синева густела. Началась какая-то деревня, построенная из обломков бетонных блоков. На улице работали девушки, все в одинаковых серых балахонах, словно туберкулезные в диспансере. Они подметали и без того чистую дорогу. Стирма заметно забеспокоилась, пошла быстрее. К небольшому озерку спускалась улочка хибарок, покрытых листьями бамбука. Он почему-то принялся считать их - тридцать восемь. Его удивили окна: то дырка, словно в скворечнике, то треугольник, то нормальное окно, однако, лежащее на боку. Присмотревшись внимательнее, он понял, в чем тут дело: улица застроена готовыми блок-квартирами, из которых собирают высотные дома. Но блоки эти помяты, искривлены, щели кое-как замазаны чем-то похожим на голубую глину. Хижину с окном, лежащем на боку, наверное, не сумели скантовать на основание, так и оставили. Боковые стены превратились в пол и в потолок.

Стирма затолкала его в блок, который ничем не отличался от других: такой же обшарпанный, единственное окно, наполовину заколоченное, должно быть, для тепла. Дверь она открыла без всякого ключа - навалилась плечом. Войдя, Стирма сказала длинную фразу на: меси языков, он перевел так:

– Подожди меня: я пойду узнаю, чем мне предстоит заняться сегодня вечером.

– Не ходи: я знаю чем.

– Вот как? Откуда ты знаешь?

– Я все знаю. Я знаю, что к тебе приехал родственник из соседнего аула, и ты отпросишься на вечер.

– А что такое "аул"?

– Деревенька, в которой живут нерусские. Иди отпрашиваться.

– Нельзя: критиковать будут.

– Ха-ха, - сказал Лев Александрович.
– Ну, порядки!

Она ушла с метлой. Оставшись один, он огляделся. Это была типовая однокомнатная квартира улучшенной планировки. Такими застраив|али третий микрорайон, в котором получил квартиру Хрюков и от которого Лев Александрович сбежал за пивом, кажется, еще вчера. Над кроватью, застланной шкурами, тянулись белые трубы водопровода и отопления, с потолка свисал электрический шнур с голыми концами - неужели не может ввернуть лампочку? В углу стоял примитивный стол, грубо сколоченный из неструганых досок. Он почему-то с удовольствием решил, что хозяйка не замужем.

– Тонкий Ход, есть хочешь?
– спросила она, вернувшись минут через десять.

– Не мешало бы. А в этой вашей дыре нет ли чего-нибудь вроде ночлежки? Про гостиницу я уже не спрашиваю.

Она ушла за перегородку, очевидно, прихорашиваться, объяснила, конечно, не отрываясь от зеркала:

– По указанию Великого Босса мужчины у нас не ночуют, - виновато сказала Стирма, а Лев Александрович, грешным делом, подумал:

"Ее полезно чем-нибудь задобрить".

– Кстати, а где коробка с куклой?
– вспомнил Внутренний Голос,