Вечно ты

Генерал среднего роста, поджарый, с внушительным римским носом и глазами цвета грозовой тучи. Неброская, но величественная красота северного утеса, такими, наверное, и должны быть бесстрашные военачальники.

По моей просьбе он раздевается до пояса, я достаю фонендоскоп. Слушаю, как ровно бьется сердце, как свободно и легко воздух поступает в мощные легкие, смотрю, как двигаются под кожей сильные мышцы. Чувствую, как гудят в этом теле жизненные соки… Ему бы сейчас на свободе делать какую-нибудь важную мужскую работу, выписывать в небе фигуры высшего пилотажа, отдавать приказ о наступлении, рубить дрова, да лампочку в туалете менять, в конце концов! А после дневных трудов лечь с женщиной и сделать новую жизнь… Но вместо этого он прозябает на больничной койке.

Но все-таки жив. А мой муж, который точно так же был полон сил, – нет.

Справедливо ли это? Генерал нес людям смерть и жив, а Паша спасал жизни – и мертв.

В тщетной надежде укладываю пациента на кушетку и пальпирую живот, но не обнаруживаю ничего, кроме превосходного брюшного пресса. Даже печень нисколько не выступает из-под реберной дуги, что для заслуженных военных в общем-то редкость.

– Все у вас в порядке, одевайтесь, – говорю я строго, стараясь не смотреть в генеральские грозовые глаза. Мне стыдно, будто я виновата, что он такой здоровый.

– Вот видите, Лев Васильевич, – Регина Владимировна мягко нажимает ему на плечо, усаживая на стул посреди кабинета, – мы сделали все, что могли, даже провели дополнительное обследование. Противопоказаний к инсулинотерапии у вас нет.

– Что ж, товарищ врач, приятно слышать, – в голосе совсем не чувствуется сарказма, и от этого ситуация кажется еще более идиотской, чем она есть.

– Вы понимаете, что это значит? – спрашивает Регина Владимировна с профессиональной доброжелательностью.

– Боюсь предположить.

– Если вы не продемонстрируете положительную динамику вашего основного заболевания на фоне терапии, то нам придется, естественно, ради вашего же блага…

– Ну естественно.

– Ради вашего же блага, – повторяет Регина Владимировна с профессионально рассчитанным нажимом, – сменить схему лечения на более агрессивную.

Генерал усмехается:

– Кажется, я никаким особым буйством тут у вас себя не запятнал.

Регина Владимировна кивает:

– Я вижу, вижу. Поведение у вас упорядоченное, вы ориентируетесь в окружающей обстановке, осталось только разобраться в собственной личности…

– У-у-у, – присвистывает генерал, и тут я с ним согласна. Действительно, у-у-у. Задача и для здорового ума невыполнимая. Допустим даже, сегодня поймешь, кем был вчера, но толку-то, ведь завтра будешь уже совсем другой.

– Просто признайте, что вы попали сюда потому, что были больны, – облегчает ему задачу Регина Владимировна, – а теперь лечение вам помогло, вы понимаете, что вас госпитализировали не зря, словом, покажите вашу готовность к сотрудничеству с врачом в борьбе с болезнью, и я с удовольствием переведу вас на поддерживающую терапию, снижу дозу…

Генерал улыбается, наверное, прикидывает, как смена курса отразится на душевном здоровье унитаза в мужской уборной.

– А потом, если вы и дальше будете вести себя адекватно, поставлю вопрос о выписке. Подумайте, Лев Васильевич, пара месяцев, и вы дома.

– Заманчиво.

– Ну конечно, Лев Васильевич, ну конечно! В нашей сфере признать свою болезнь – это уже пройти полпути к выздоровлению.

Генерал хмурится:

– Знаете, даже если я и псих, то не до такой степени, чтобы официально в этом признаться.

– Но почему, дорогой Лев Васильевич, почему? – Регина Владимировна сжимает руки на груди, словно готовится петь душещипательную арию. – В конце концов, это же не признание вины в суде. Никакой юридической силы не имеет и нужно только для лечащего врача. Я все равно не могу объявить вас психически здоровым…

Тут генерал многозначительно кашляет.

– Не могу без серьезного риска в первую очередь для вас, – Регина Владимировна кашляет еще многозначительнее, – от диагноза вы не избавитесь, можете на это даже не надеяться, просто в одном случае вы вскоре пойдете домой под наблюдение в ПНД по месту жительства, а в другом – подвергнетесь серьезному вмешательству с высоким риском осложнений. Вплоть до необратимых изменений в коре головного мозга.

– Вот когда стану дураком, тогда и признаю.

– Если еще будете сознавать, кто вы такой, – невольно вырывается у меня, и Регина Владимировна смотрит с неодобрением.

– Простите, товарищи врачи, но я полагаю дальнейшую дискуссию бесполезной, – чеканит генерал, – вы останетесь при своем, я при своем, согласия не будет, поэтому кто сильнее, тот и решает, а воздух сотрясать смысла не вижу.

– Решительно не понимаю вашего упрямства, – пожимает плечами Регина Владимировна, – вы не хотите домой?

Генерал встает:

– Хочу, очень хочу. Только не такой ценой. Объявить себя сумасшедшим, это значит признать, что на своем посту я нес бред и принимал бредовые решения, а это было не так. Может быть, мои предложения требовали проверки, анализа и более глубокой проработки, но это были рабочие предложения, а не какие-то галлюцинации. Там важная информация, наработанная годами боевого опыта, которая может оказаться очень полезной для тех, кто дальше будет выполнять боевую задачу вместо меня, и которая, смею надеяться, сбережет не одну солдатскую жизнь. Но эту информацию никто не станет изучать, если я сам признаю ее бредом. Так что нет, даже не просите.

– Лев Васильевич, все всё понимают… – мягко замечает Регина Владимировна.

– Да?

– Конечно.

– И все равно нет. У меня взрослая дочь, а сами посудите, кто ее с отцом-психом замуж-то возьмет?

Я смотрю в окно, прикидывая, что у бедняжки брачные перспективы и так не очень. Дочка опального генерала – это даже хуже, чем просто дочка не пойми кого. Мало кто отважится заполучить тестя, которого проклял лично генсек.

– Потом, я сам еще молодой, сам хочу жениться, – неожиданно откровенничает генерал, – а сумасшедших не расписывают.

Регина Владимировна фыркает:

– Будете упорствовать, вас переведут в другую больницу и назначат такую терапию, что вы об этой сфере жизни вообще забудете. Очень надолго, а то и навсегда.

– Ну что ж, – Корниенко одергивает свою пижаму, – превратить здорового мужика в идиота-импотента – цель великая и благая, и кто я такой, чтобы сопротивляться воле партии и правительства? Придется лечь под колесо истории.

– Ладно, – не выдерживаю я, – напишу хронический панкреатит и желчно-каменную болезнь под вопросом. В условиях нашего стационара мы это не сможем ни подтвердить, ни опровергнуть, а там дальше видно будет.