Вечно ты

Приложив ткань к Людиному плечу, мама сказала, что это ее цвет, выгодно оттеняет бледноватую кожу лица и придает волосам настоящий тициановский оттенок. Будет очень аристократично, а если попросить у Веры ее красные пластмассовые бусы, то образ слегка опошлится, но станет ярче и интереснее.

У Люды руки чесались поскорее взяться за работу, но тут пришла бабушка и сказала, что молодые девушки не носят тяжелый шелк, кроме того, у Люды нет еще достаточно портновского опыта, она обязательно испортит дорогой материал.

– Ну и пусть, мама, не вечно же ей за Верочкой донашивать и из старых отцовских брюк юбки себе строчить, – засмеялась мама, но бабушка в ответ укоризненно покачала головой:

– А что поделать, если таково наше материальное положение? Благородство и честный труд в нынешнее время не в цене, и Людмила должна это понимать! То, что Вера зарабатывает переводом низкопробных бульварных романов и тратит на вульгарные тряпки, не гнушаясь знакомством с торгашами и спекулянтами, это ее дело, тут мы что-то упустили в воспитании, но я надеюсь, что моя младшая внучка окажется выше этого.

Люда обреченно сложила материал и завернула в магазинную бумагу, но мама внезапно сказала, что купила шелк на собственные деньги, значит, ей и решать его судьбу, поэтому он остается у Люды, на этом и точка.

Бабушка в ответ горько заметила, что Ольга совершает большую ошибку, ибо потакать прихотям малышей дурно, но баловать взрослых детей куда как опаснее.

– Немножко можно, – сказала мама, и у Люды на душе от этих слов сделалось тепло и радостно.

На следующий день первым делом, как пришла с работы, Люда разложила выкройки. Она просто кипела от нетерпения, и манило даже не готовое платье, а сам процесс, так хотелось испытать свои силы на настоящем серьезном материале. Тем не менее сначала она на скорую руку сострочила пробную модель платья из двух старых простыней, пущенных на тряпки, убедилась, что все село по фигуре, и, дрожа наполовину от приятного волнения творца, наполовину от страха, приступила к раскрою шелка. И только закончила вырезать последнюю деталь, как в комнату вошла бабушка и холодно посмотрела на внучку, утопающую в горе лоскутков:

– Да, Людмила, не ожидала я, что ты окажешься такой бесчувственной эгоисткой.

– Но мама же разрешила…

– Ты уже взрослая девушка, сама должна понимать такие вещи. Из-за твоей алчности мы с твоей мамой поссорились, а тебе и горя мало. Наслаждаешься обновкой как ни в чем не бывало!

– Я только раскроила, – зачем-то уточнила Люда, хотя суть была, конечно, не в этом.

– Горько сознавать, что мы воспитали тебя эгоисткой и мещанкой, которой несчастная тряпка дороже мира в семье. Твоя мать совершила опрометчивый поступок, купив этот шелк, и ты обязана была отказаться от него, когда ей указали на оплошность. Семья для того и существует, чтобы помогать друг другу исправлять ошибки, а не для того, чтобы пользоваться чужой слабостью.

– Но я не думала…

– А тебе в первую очередь нужно слушать, что говорят старшие. Как я погляжу, ты поторопилась раскроить ткань, вместо того чтобы задуматься над своим поведением, что ж, пользуйся, и радуйся обновке, если сможешь.

Люде было очень стыдно, но она смогла. Бабушкины упреки почти не лишили ее радости сначала от самого процесса шитья, а потом оттого, что готовое платье село как влитое и действительно подчеркивало тициановский оттенок и освежало цвет лица, а с красными бусами Веры было вообще отвал башки, как выразилась бы Анютка. В нем Люда даже казалась себе не такой страшненькой и невзрачной, как обычно.

Папа с мамой и Вера пришли в восторг, когда она продефилировала перед ними в готовом платье, а бабушка даже не вышла посмотреть. Мама сказала: «Иди покажись бабушке». Люда чувствовала, что ничего хорошего из этого не выйдет, но все-таки постучалась к ней в комнату. Ответом был уничтожающий взгляд и фраза «ты этого не стоишь».

Короче говоря, платье вызывало в Люде двойственные чувства. С одной стороны, оно было символом маминой заботы и любви, а с другой – бабушкиной обиды, и в итоге здравый смысл подсказал, что в этот раз лучше его не надевать, потому что бабушка и так раздражена вызывающим видом старшей внучки. Против платья был еще один нюанс – Люда трезво оценивала свою внешность и понимала, что не затмит старшую сестру ни при каких обстоятельствах, глупо даже думать об этом, но все же раз замуж выдают Веру, то остальные потенциальные невесты должны выглядеть максимально незаметно.

Поэтому она надела простую черную юбку и кремовую блузку с галстучком. Достаточно празднично и достаточно скромно. И спокойно можно будет помочь Анютке на кухне, не опасаясь посадить пятно на драгоценный шелк.

Анютка жила на улице Плеханова, в двухкомнатной квартире, отдельной, но, видимо, отрезанной от коммуналки, потому что туалет у нее походил на стенной шкаф, а ванна располагалась в кухне за занавеской. Или кухня в ванной, как посмотреть. Люда помнила, как в детстве ее завораживало это обстоятельство, да и вообще, пока они были маленькие, в гостях у Анютки всегда бывало весело.

Люда надеялась поболтать с Анютиными друзьями, но хозяйка пригласила их на другой день, а сегодня были только родственники, их семейство в полном составе и бабушкин младший брат с женой. Генерал пришел последним, когда все уже расположились за столом и собирались приступить к трапезе. Хозяйка побежала открывать, из прихожей некоторое время слышался низкий раскатистый смех и звук поцелуев, потом Анютка внесла вазу с букетом из пяти красных роз, невиданное по зиме дело, мама захлопотала, что надо непременно обрезать кончики под горячей водой и добавить сахар с аспирином, тогда красота постоит подольше, сказала: «Людочка, займись», она встала, и тут появился сам генерал.

Люде он сразу понравился, хоть она от смущения толком и не поняла, как он выглядит. Выскользнула в кухню-ванную, стала отмывать вазу, которая у безалаберной Анютки вся была в пыли снаружи и с осадком внутри, и из своего безопасного укрытия смотрела в открытую дверь, как генерал знакомится с гостями, коротко и энергично пожимает руки мужчинам, склоняет голову перед женщинами.

Мысль, что этот симпатичный человек станет ее родственником, приятно будоражила Люду. Муж сестры – это почти брат, так что вскоре она совершенно спокойно сможет ему сказать, например: «Лев, передай, пожалуйста, соль».

Она так задумалась, что чуть не забыла насыпать в воду сахару.

Внеся в комнату вазу, она быстро уселась на свое место поближе к двери и затаилась за широкой бархатной спиной тети Ларисы, жены бабушкиного брата, надеясь, что та хотя бы сегодня воздержится от своих фирменных вопросиков «когда замуж» и «когда родишь». Тетя Лариса была второй по паршивости овцой семейства, а третьей – непосредственно бабушкин младший брат, в свое время дерзнувший жениться на «столь вульгарной особе».

Когда они устраивали приемы дома, в гости приходили не только родственники, но и папины и мамины друзья и коллеги. Тогда разговор становился интересным, обсуждали папины методики по лингвистическому датированию литературных памятников, Верины переводы, мамины друзья-реставраторы спорили о самом бережном способе удаления лака с картин, дядя Миша Койфман вспоминал какую-нибудь веселенькую историю из жизни психов, над которой, впрочем, смеялись только люди с крепкими нервами. Поругивали, конечно, советскую власть, но так изящно и беззлобно, что это не казалось тяжелой ненавистью, а создавало теплую атмосферу уюта и доверия. Все знали, что среди присутствующих нет стукачей, поэтому можно свободно говорить о том, что у тебя на душе. Люда понимала, что туповата для того, чтобы участвовать в дискуссии наравне со всеми, но слушать было интересно, кроме того, она обычно занималась столом, и в мелких кухонных хлопотах время пролетало увлекательно и незаметно.

Если же собирались на чисто семейный праздник, то за столом каким-то магическим образом воцарялась атмосфера скуки и тоски. Каким бы радостным ни был повод, разговор очень быстро скатывался на критику всего, что творится за порогом дома.

В этот раз произнесли несколько бодрых тостов за именинницу, потом порозовевшая от похвал Анютка спросила у Веры, над чем она сейчас работает, Вера рассказала, что переводит довольно скучный роман англоязычного индийского автора, но мечтает получить в работу новый текст Воннегута, хотя и не надеется, что его доверят такой молодой специалистке. Зато у индийского автора она нашла прелестный аналог нашего «казнить нельзя помиловать», а именно «panda eats shoots and leaves», что без запятой значит панда ест побеги и листья, а с запятой панда ест, стреляет и уходит.