Вечное дерево

На шум спешил Дунаянц.

– Принеси-ка новый кондуктор, - попросил Степан Степанович.

Медведев выполнил просьбу.

– В чем дело, дорогой?

– Вот наша. "рацка", - сказал Степан Степанович, подавая мастеру новый кондуктор.

Кондуктор походил на миниатюрный ксилофон, он был "заряжен" сразу десятью шинами.

– Видите, ни одного зажима, только одна защелка.

На всю процедуру уходит двадцать пять секунд.

– Прекрасно, дорогой. А что за шум?

Клепко взъярился:

– Контроль устроили! Что я, мальчишка? Что я у вас-первый год?

– Не шуми, дорогой. Береги нервную систему. Гипертонию наживешь.

– На него ж целый кагал трудится! Думаешь, не знаю! Отставные от безделья изобретают...

– Ах дорогой, это ж отлично.

Но Клепко бушевал, и что ему ни говорили - не умолкал.

Пришлось идти к начальнику цеха.

В кабинете начальника цеха Степан Степанович, к своему удивлению, увидел Полянцева.

– Хочу поглубже вникнуть, - объяснил свое присутствие Полянцев.-А вы чем взволнованы?

Степан Степанович рассказал о стычке с Клепко и повторил в заключение:

– Окопался на своих ста двадцати процентах. Попробуй сдвинь его.

– В этом есть сермяжная правда,-заметил Кузьма Ильич.

– Жлобство есть, - возмутился Дунаянц.

Кузьма Ильич уладил конфликт, и Клепко ушел. Полянцев придержал Степана Степановича.

– Ну как, наставник?

– Все настроение портят вот такие Клепко, - в сердцах сказал Степан Степанович.-Ведь вижу-может.

– Наплюй, дорогой, с самого Эльбруса.

– Зато другие, то есть абсолютное большинство, не возражают, - сказал Кузьма Ильич.
– И вообще, скажу тебе, Степан Степанович, ты не хитри. Ты народ взбудоражил и своими рамами, и молодежью. Сам знаешь.

– Возмутитель спокойствия!-добродушно воскликнул Дунаянц.

– Честно скажу, - продолжал Кузьма Ильич, - первое время я злился на тебя. И так голова кругом, и так со всех сторон: давай-давай. А тут еще отставной полковник со своими вопросами и предложениями.

– И я претензии предъявляю, - шутливо поддержал Полянцев.
– Работать невозможно стало. Звонок за звонком. Кто такой Стрелков? Расскажите о наставнике Стрелкове. Как встретиться со Стрелковым? Поделитесь опытом Стрелкова...

– Какой там опыт,-возразил Степан Степанович.
– Еще пузыри пускаю. А вы уже... Любят у нас всякие начинания...

– Неплохое начинание,-уже серьезно сказал Полянцев.
– Вы видели - все поддержали...

– Он же не соглашался, вернее, соглашался временно,-заметил Кузьма Ильич и посмотрел на Степана Степановича лукаво.- Как, берешь бригаду или раздумал?

– Я вроде бы нашел свое место...
– твердо заявил Степан Степанович.

– То-то, дорогой! Мы тебя на плохое не толкнем...

Они еще продолжали говорить ему добрые слова, всячески подбадривая и поднимая настроение.

Степан Степанович слушал, и на душе у него становилось легче.

Командир, выигравший бой на своем небольшом участке, хорошо понимает, что еще далеко до полной победы, что энская высота, взятая им, лишь одно крохотное звено в длинной цепи высот, населенных пунктов, больших и малых городов, которые необходимо занять с боями, чтобы окончательно повергнуть врага. Но все равно и после взятия этой высотки он испытывает удовлетворение, ощущает радость от выигранного боя.

Так и Степан Степанович. Он слушал своих товарищей, наливался радостью и думал: "Значит, не зря всетаки. Значит, что-то получилось. Значит, наступать, развивать наступление".

Он вспомнил о сыне и нахмурился. "Ну, что ж... В каждом бою бывают потери. Без этого не обойтись. Может, еще поправится. Вернется в строй. А мне все равно вперед. Только вперед. Таков закон боя. Закон победы".

* * *

Отец не разговаривал с Журкой ни о работе, ни о заводе, ни о других делах. И это было хуже всего. Журка узнал, что отцу стало известно о его заявлении.

– Ну и подложил ты своему отцу, - сказал Сеня Огарков.-Это не заявление. Это выстрел в затылок.

Он произнес это с таким презрением, что у Журки сжалось сердце. "Уж лучше бы проработали. Я бы объяснил... Я бы попробовал рассказать по-честному..."

Отец ушел на работу. А Журка сидел за столом, держал в руках вилку с недоеденным куском колбасы и смотрел в окно. По небу проплывали клочковатые тучи.

Меж них изредка прорывалось солнце, окрашивая все в светлые тона, но тучи поспешно прятались от него, точно стеснялись показываться в таком неаккуратном виде.

Журка сидел долго, ни о чем не думая. Мысли, как эти тучи, рвались и разбегались, и ни за одну нельзя было ухватиться, ни одну нельзя было выразить ясно и отчетливо.

Он чувствовал, что из-за себя, из-за своей глупости, из-за поданного сгоряча по совету Кольки заявления теряет что-то дорогое и бесценное, к чему пробивался с таким трудом, что только-только нашел и снова потерял.

"И что делать?"

Выхода не было. Он сам написал об уходе. То, что было еще совсем недавно - цех, бригада, теплеющие в руках пластинки, музыка станков, руки Ганны, - все казалось теперь невероятно далеким и невозвратимым, о нем можно было лишь мечтать, но вновь вернуться к нему невозможно...

Звонкий, протяжный, веселый звонок заставил Журку вздрогнуть.

Журка открыл дверь и отшатнулся. В дверях стояли Галка и Сеня Огарков.

– Идем на работу,-не здороваясь, категорическим тоном сказал Сеня Огарков.
– Ну! Ганна велела.

От неожиданности Журка не мог сдвинуться с места.

– Давай быстренько, - вмешалась Галка.
– Где у вас что? Вы одни? Где мать?

– Да в пионерлагерь к сестренке уехала.

Журка обратил внимание на ее светло-голубые глаза, большие и доверчивые. Они смотрели на него строго,

и мягко, и улыбчиво...

– Где завтрак? Где чемоданчик?

Она проскользнула в комнату, по-хозяйски переставила стул, поправила скатерть, оглядела все вокруг.

– Живее же, ну!
– она легко и повелительно потянула его за руку.

– Да, да, - сказал Журка, приходя в себя.
– Идемте.

– А завтрак?

– Обойдусь.

Он спешил. Состояние было такое, как после долгой разлуки, когда хочется поскорее увидеть знакомые места, родных людей, когда нет сил ждать.