Вечное дерево

Отец встал и по армейской привычке одернул пиджак.

"А он-то при чем?"-подумал Журка и пожалел отца.

Отец говорил отчетливо, коротко, понятно обо всем, что произошло с его учениками за последнее время: и о сачковании, и о саботаже, и об автокаре, и о последнем ЧП - запоротых деталях.

Рабочие молча слушали, поглядывая на виновников с укоризной.

Журка старался не шевелиться. Все вокруг было неожиданным, необычным, вызывало страх и почтение.

Он сознавал, что все это серьезно и эти рабочие люди не потерпят позора па свою голову.

Журка видел, что и другие парни чувствовали то же, что и он. Боб и Мишель сжались. Медведя вообще не было видно, он как-то так сидел, что все заслоняли его от глаз Георгия Фадеевича. А Колька так весь расплылся, сгладился, лицо сделалось плоским, невыразительным, лишь глаза еще больше косили.

– Этому всему мы свидетели,-произнес Георгий Фадеевич, когда отец кончил свой рассказ.
– А вот как безобразие произошло? ..
– он помолчал и неторопливо указал рукой на Боба.

Боб сидел ни жив ни мертв. Лицо его было белесым, в тон волосам, на тонкой шее подрагивала венка. А когда Георгий Фадеевич назвал его имя - он и совсем побелел. Теперь уже волосы стали темнее лица.

– Встаньте, - подсказал начальник цеха.

Боб вскочил, с испугом посмотрел на начальника цеха и зачем-то, совсем не к месту, поклонился.

– Чем вы объясните все случившееся?
– спросил Георгий Фадеевич.

Боб не ответил. Лицо его покрылось пятнами, на лбу заблестели капельки пота.

– А мы неспособные, - раздался голос Кольки Шамина.

Журка даже не узнал голоса, будто это говорил не его школьный товарищ, а совсем другой, незнакомый, скрывавшийся в нем человек.

– Вы желаете объяснить?
– спросил Георгий Фадеевич, не поворачивая головы, а только слегка скашивая глаза в сторону Кольки.

Колька все так же бочком поднялся, изо всех сил стараясь не выказать своего волнения.

– Неспособные, - повторил он.

– Вы окончили школу, - сказал Георгий Ф.адеевич.-А вот нам не пришлось столько учиться. Вас выучить старались...

Он не договорил. И оттого, что он не стал больше ничего объяснять, эти короткие слова, сказанные им, сильно устыдили ребят.

Наступила тишина.

Георгий Фадеевич обратился к Мишелю. Тот, опережая его вопрос, подтвердил:

– Неспособные.

Дошла очередь до Медведя.

– А что я? Я работал.-Медведь хотел по привычке переступить с ноги на ногу, но вовремя остановился.

– Так точно, - подтвердил отец.
– К Медведеву претензий нет.

Георгий Фадеевич сказал что-то начальнику цеха, и на столе появилась бумага и карандаш.

– Вы можете нарисовать схему?-Георгий Фадеевич обратился к Шамину.
– В каком положении находи"

лась деталь? В каком сверло?

Колька крутнул головой-дескать, это семечки-и подошел к столу.

– Рисуйте.

Колька быстро и довольно удачно нарисовал кондуктор, зажимы, деталь и сверло, пронзающее пластинку, как стрела Амура.

Георгий Фадеевич повел руками, пригласил рабочих к себе. Рабочие склонились над столом, смотрели и кивали головой.

Журка не понимал, с чем они соглашаются. И только еще раз взглянув на рисунок, догадался: Колька своим удачным рисунком сам себя выдал. Так правильно и хорошо неспособный не нарисует.

– А теперь смотрите, - строго сказал Георгий Фадеевкч и кивнул Сене Огаркову.

Тот поднялся, достал завернутые в газету кондуктор, медную шину, сверло, развернул и принялся объяснять и показывать, каким образом, при каких обстоятельствах может получиться перекос. И оттого, что это разбирал Сеня Огарков, почти их сверстник, объяснения звучали особенно убедительно.

Сеня разобрал несколько вариантов. Ему задавали вопросы, уточняли детали, просили еще раз показать, как может лежать пластина и под каким углом может идти сверло.

Начальник цеха взглянул на часы.

– Все ясно?-спросил Георгий Фадеевич, заметив этот жест.

– Ясно,-подтвердили рабочие.

И опять они больше ничего не сказали, только так посмотрели на учеников, что тем стало не по себе: их уличили, но им дают возможность исправиться.

– Надеюсь, вы все поняли?-спросил Георгий Фадеевич.

– Неспособные мы,-упрямо повторил Колька.

Журка видел, что он смущен и с трудом переламывает себя, но все-таки стоит на своем, баран упрямый.

Начальник цеха скосил на Кольку глаза, подозвал отца и что-то негромко сказал ему. Что именно, Журка не расслышал.

* * *

В горкоме партии прошло деловое совещание, имеющее прямое отношение к Степану Степановичу Стрелкову.

После совещания Скоков попросил Полянцева остаться. Они подошли к раскрытому окну и несколько минут молча разглядывали перспективу проспекта.

– Ты заметил, люди стали ярче одеваться?
– спросил Скоков.

Полянцев посмотрел вниз, увидел девушку в зеленом платье.

– Помню, я возвращался из Швеции и обратил на это внимание.
– Скоков круто повернулся и неожиданно спросил: - А сколько стоит копейка?

Полянцев не удивился ни вопросу, ни переходу. Он знал Скокова более двадцати лет, привык к подобным перескокам.

– А ты нарочно подкинул этого полковника?

– Просто так получилось.

– Все совещание повернул... И что же все-таки главное в этой проблеме?

– Человек.

– Общо.

– Зато правильно.

Скоков не ответил, вновь посмотрел на улицу.

– Ходят. Тысячи людей, и ни один не догадывается, о чем мы сейчас думаем. Им не до проблем, не до экономики. Хотя эта экономика их и одевает, и обувает, и кормит. Наверняка думают: сидят тут чиновники, телефонами обставились.

– Как раз и о деле думают,-возразил Полянцев.- У нас народ, особенно теперь, думающий. Это я тоже после заграничной поездки заметил.

– А ты когда-нибудь задумывался, что означает единица?
– прервал Скоков.
– Одна копейка. Одна минута.

Одно сверло. Один человек. Великое понятие! Основа основ. Ты говоришь, что за границей рабочие не задумываются над общими проблемами. Так там хозяин за всех думает. А у нас все хозяева. По идее. Нужно довести каждого до уровня хозяина.