Вечный воин

— Стойте здесь наготове. Вдруг откроют ворота и попробуют атаковать, — скомандовал я, а сам пошел к реке.

К пристани как раз подошли наши лодки со второй частью отряда. Я приказал воинам стать во второй линии напротив ворот, а лодочникам — двигаться через реку по прямой и перевозить всех, кто хочет.

— Теодомир, наводите мост и трубите атаку! — крикнул я через реку.

— Уже делаем! — послышалось в ответ.

Судя по большому количеству факелов, которые двигались к городским стенам, вся гуннская армия кинулась нам на помощь. С вечера командиры были предупреждены, что возможен ночной штурм, каждому отряду выделили участок для нападения. Видимо, звуки боя, хорошо слышные ночью, дали им понять, что пора подключаться.

В городе тоже началась движуха. Со всех сторон доносились крики, что напали гунны, и слышался топот ног и бряцанье оружия — аквилейцы занимали места на городских стенах для отражения штурма. Увеличилось их количество и на «нашей» надвратной башне. По крайней мере, все чаще я стал слышать рядом с собой звук падающих камней, а парочка даже угодила в щит. Наверное, метали их на мой голос, поэтому быстро переместился к верхнему концу пристани, где по моим расчетам должен был приткнуться дальний конец наплавного моста.

То ли мост оказался длиннее, то ли саперы в темноте ошиблись, но навели его метров за триста от того места, где я ждал. Идти туда под крепостными стенами с шансом получить сверху такую каменюку, которая проломит и щит, и шлем, я не решился, вернулся к воротам. Туда потихоньку перевозили на лодках подкрепление и лестницы.

Когда воинов набралось сотен пять, я приказал лезть на стены. Судя по крикам и звону оружия, в других местах наши соратники уже приставили лестницы. Аквилейцы зажгли несколько факелов и закрепили их так, чтобы освещали нападавших, а самим оставаться в тени. Впрочем, не у всех это получалось, кто-то умудрялся выйти на свет и получить стрелу с противоположного берега. Там стояли спешенные лучники из моего отряда, ждали лодки и помогали нам, как могли.

Если бы знал, что нас так быстро разоблачат, взял бы с собой лук и сейчас бы имел уважительную причину не лезть на стены. Как чувствовал, что ничем хорошим для меня это мероприятие не кончится. Лестница, по которой я решил подняться, была прислонена к неосвещенной факелами части крепостной стены. Впереди карабкалась пара готов. Когда я поднялся метра на три, двигавшийся впереди вдруг резко слетел задницей прямо мне на щит, который я держал левой рукой над головой. Вес был приличный, наверное, его самого тоже сбили, и они вдвоем обрушились на меня. Само собой и я не удержался, но завалился не вниз, на лезшего за мной, а правее, и с громким металлическим звоном хряснулся о землю. Впрочем, слой почвы здесь был тонюсенький, а под ней шел типичный для этих мест ракушечник. Приземлился на правый локоть и правый бок, причем ударился так больно, что из глаз сыпанули искры и к горлу подкатила противная тошнота. Щит отлетел, заскользив со скрипящим звуком по пологому склону. Тут же на мои ноги рухнул туловищем какой-то гот и выругался длинно и замысловато, половину слов я не понял.

Затолкав тошноту в пищевод и ниже, я спросил охрипшим вдруг голосом:

— Сам встанешь?

— Ага, — после паузы произнес гот и на четвереньках сполз с меня.

Я попробовал опереться на землю правой рукой — и вскрикнул от боли. Правый локоть болел так, что я подумал, что рука сломана. Встал, помогая себе левой рукой, и, прижимая правую к груди, потопал к краю пристани, навстречу очередной партии, перевезенной лодочниками.

— Ранен? — спросил кто-то из них.

— Руку сломал, — ответил я.

— Это ерунда, лишь бы член не сломал! — бросил насмешливо другой, и несколько человек заржали.

Смех был надрывный, не назовешь веселым. Наверное, им страшно, но стараются казаться крутыми.

Я добрался до края верхнего яруса пристани, сел там боком к городским воротам и свесив ноги. Большая часть факелов на городских стенах сгорела, а новые почему-то не зажигали, поэтому видно было плохо, но, судя по звукам, взобраться на сторожевой ход пока у нас не получалось. Одна группа зашла в тоннель надвратной башни, перебила оставшихся там врагов и начала колотить лестницей по воротам, надеясь выбить их. Звуки ударов были глухие. Наверное, с противоположной стороны уже навалили камней и бревен, подперли ворота. Судя по всему, к ним по тревоге прибежало много аквилейцев, смогли отразить нападение.

Выше по течению реки, там, где был наведен мост, бой, судя по крикам и звону оружия, шел жарче. Пусть они и сражаются. Боль в руке сделала меня пацифистом. В то же время переправляться на левый берег до рассвета не собирался. Командир, даже раненый, должен быть если не на поле боя, то рядом, но ни в коем случае в тылу.

39

Аквилея все-таки пала до рассвета. Первыми были преодолены ее северные стены, где атаковали гепиды, после чего оборона посыпалась. Видимо, аквилейцы решили, что основные силы гуннской армии брошены на ворота, ведущие к реке, и перекинули туда лучшие подразделения, ослабив другие участки обороны. Так что не зря старался мой отряд, и шаман, в общем-то, оказался прав. Самые шустрые горожане, пользуясь темнотой, смогли удрать через южную стену в том месте, где она шла по краю лагуны. Им пришлось отмахать километра три по вязкому, топкому дну, а глубина местами была по шею взрослому человеку. Остальные превратились в добычу гуннской армии, причем всех взрослых мужчин забрал Атилла.

Мой отряд попал в город не в числе первых, а я и вовсе ждал, когда откроют ворота, потому что опасался с одной здоровой рукой лезть по лестнице. В результате добыча нас досталась не ахти. Зато не пришлось отстегивать шаньюю. В придачу каждый воин из тех, кто переправился вместе со мной в первых двух партиях, получил от него по сто солидов, а мне отвалилось восемь тысяч.

Не знаю, почему именно столько. Было бы понятно, если бы Атилла дал мне десять или двенадцать тысяч, потому что гунны, те немногие, кто умеет, считают десятками или дюжинами, причем исключительно на пальцах. В первом случае используют десять пальцев рук, а если надо, то и ног, своих и собеседников, когда требуется больше двух десятков; во втором — по три фаланги каждого из четырех пальцев, от указательного до мизинца, а большим пальцем этой руки пересчитывают их. Римские купцы разработали более сложную систему пальцевого счета, благодаря чему на пальцах двух рук могут показать любое число до десяти тысяч, а использую другие части тела — до миллиарда. Они внедрили ее на всей территории империи и сопредельных государств, благодаря чему носители разных языков, могли без проблем договориться о цене и количестве товара. Первый мой работодатель в этой эпохе именно так и вел дела с покупателями, пока не узнал о моих лингвистических способностях. Такой счет продержится на этих и прилегающих территориях, включаю Русь, где-то до середины семнадцатого века. Потом, наверное, появление дешевой бумаги, на которой можно было написать цифры и показать, победило пальцевый счет.

В захваченной Аквилее мы отдыхали три дня, сожрав и выпив все, что горожане припасли на длительную осаду. Я все это время отлеживался. Атилла прислал мне своего костоправа-гунна, такого чахлого, что его самого надо было лечить, который осмотрел опухшую в районе локтя руку, помял, подергал легонько, что-то прошептал, поплевав на нее, после чего заявил, что скоро сама заживет. Я тогда подумал, что имею дело с шарлатаном. Как ни странно, к третьему дню боль почти ушла, и рука заработала нормально. Тогда я понял, что, видимо, был не перелом, а сильный ушиб, и костоправ это сразу определил, после чего совершил пару ритуальных действий, понадеявшись на мою внушаемость. Часто мы болеем потому, что внушили себе болезнь, и лекарю надо всего лишь разубедить нас в этом.

Дальше был парад капитуляций: нам сдались без боя города Конкордия, Алтинум, Верона, Бриксия, Пергамум, Тицинум, Медиоланум (будущий Милан)… Никто не хотел умирать во славу римского императора Валентиниана Третьего. Ходили слухи, что мы вот-вот пойдем на Равенну, а потом на Рим. Не подтвердились. Атилла явно тянул время, не спешил переправлять армию на правый берег реки По. Только несколько конных отрядов переплыли ее и ограбили прилегающие территории.

Все это время целые толпы гонцов сновали между ставкой Атиллы, расположившегося в императорском дворце в Медиолануме, и Равенной и Римом. Приезжали самые разные делегации, даже от Папы Римского Льва. Последний якобы хотел выкупить христиан, но, как я догадался, выторговывал особые условия для себя и Церкви. У шаньюя были какие-то поводы недолюбливать христианских священнослужителей, из-за чего их убивали чаще и изобретательнее, чем обычных христиан, а храмы и сравнительно недавно появившиеся мужские монастыри, один из которых был возле Медиоланума, разграблялись подчистую. К предложению Папы Римского предводитель гуннов отнесся с интересом — позволил выкупить несколько знатных пленников.

Видимо, император Валентиниан Третий наконец-то понял, насколько важная птица Флавий Аэций, и послал его отражать нападение гуннов. Римский полководец первым делом известил об этом своего другана Атиллу. Гонцом был тот самый Констанций, что ездил к шаньюю на Каталаунских полях. Я встретил его неподалеку от города. Римлянин возвращался к своему командиру в окружении гуннов и был доволен собой, о чем-то весело переговаривался со Скотом, скакавшим рядом.

— Возвращаемся домой? — спросил я командира гуннского отряда.