Вечный ястреб

Гаэлен тоже убрал нож.

– Я Лейн, сын Леофаса, – назвался его темноволосый, сероглазый защитник, протянув ему руку. – А это мой брат Леннокс и мой кузен Гвалчмай.

Гаэлен пожал руки всем троим и спросил:

– Почему ты за меня заступился?

– Дело не в тебе, а в Агвейне.

– Не понял.

– Он храбрый парень и друг хороший. Прирезал бы тебя со злости, а потом бы раскаивался. Так-то он не вредный, не злой. Просто чересчур высокого о себе мнения, весь в отца, и любит командовать.

– Выходит, я тебя с ним поссорил. Прости.

– Ты не виноват. Они отца твоего хотели унизить, а не тебя. Касваллона у нас не любят.

– За что?

– Не хочу сплетни передавать. Мне он нравится, но другим нет, а в кланах такие дела обычно заканчиваются кровной враждой. Мы люди воинственные, как ты уже понял.

– Касваллон не такой.

– Может, и не такой, но ты должен был видеть в горах, на что он способен.

– Ты слышал, да?

– Кто ж не слышал? Мой отец возглавлял охотников, провожавших аэниров за пределы Фарлена.

Ребята уселись на траву. Солнце ласково пригревало их. Леннокс и щупленький ярко-рыжий Гвалчмай все больше помалкивали, а Лейн расспрашивал Гаэлена про городскую жизнь и про вторжение аэниров. Гаэлену больно было вспоминать об этом, и он вновь перевел разговор на Касваллона.

– Я понимаю, что тебе неохота сплетничать, но я здесь чужой, и мне надо знать, почему моего… отца так не любят в клане.

– Касваллон самый богатый у нас в долине. Скота и пшеницы у него больше всех, если не считать Камбила. При этом он держится особняком, и лорд-ловчий его ненавидит.

– Он не похож на богатого. В Атерисе у богачей… были мраморные дворцы и золотые кареты. И много слуг. А ходили они в перстнях, браслетах и ожерельях.

– У нас так не принято. Мы вольный народ. А у Касваллона больше сотни издольщиков. Захоти он, мог бы основать новый клан. Он очень богат, поверь мне.

– Почему ж он тогда не отделится? Раз его тут невзлюбили… взял бы и сделался сам лордом-ловчим.

– Ему пришлось бы оставить все свои земли в долине и поселиться где-то еще, а это теперь непросто. На северо-востоке до самых нижних земель сидят Хестены, к северу от них Паллиды. Остальная земля на шесть дней пути вся фарленская, а дальше грызутся между собой мелкие кланы – Лода, Дунильд, Ирела. Кроме того, Касваллон – Фарлен и Фарленом останется.

– Ох, как есть хочется, – сказал вдруг Леннокс.

Гаэлен выудил из кошеля на боку ломоть мясного пирога и дал ему. Леннокс, поблагодарив, тут же расправился с угощением.

– Мой отец тоже был бы богат, – сухо заметил Лейн, – не будь братец таким прожорливым.

– Он ведь большой, – вступился Гаэлен. – Никогда не думал, что парень, наш ровесник, может быть таким здоровенным. – Леннокс, вымахавший уже выше шести футов, обладал бычьей шеей и богатырским туловищем. На широком лице проступал темный пушок.

– Да, силенка у него есть. И он не дурак, хотя люди болтают разное – просто говорит мало. Верно ведь, брат?

– Как скажешь, – ухмыльнулся Леннокс.

– Ему нравится представляться дурачком, не знаю уж почему. Все думают, что у него мозгов вовсе нет, а он не перечит.

– Пусть думают, какой от этого вред, – мягко промолвил Леннокс.

– Такой, что меня это раздражает, – нахмурился Лейн. Не знай Гаэлен, что они братья, он нипочем бы об этом не догадался. Лейн, хотя и высокий, был стройным юношей с тонким лицом.

– Не знаю, с чего бы, Лейн, – улыбнулся Леннокс. – Голова у нас ты.

– Чепуха. А ты что молчишь, кроха? – обратился Лейн к Гвалчмаю.

– Думаю про Агвейна. Не хотелось бы никого злить.

– На тебя он долго злиться не будет, а я тобой просто горжусь. Что скажешь, Леннокс?

– Не у всякого бы хватило духу остаться. Ты, Гвалч, об этом не пожалеешь, точно тебе говорю.

– Как по-вашему, они будут еще задирать Гаэлена? – спросил Гвалч.

– Нет, – ответил Лейн. – Агвейн, когда подумает хорошенько, поймет, что Гаэлен вел себя, как… как настоящий горец. И почувствует к нему уважение.

Гаэлен покраснел и не сказал ничего.

– Думаю, пора нам рассказать Гаэлену про Охоту, – решил Лейн.

Касваллон помялся у двери, закусив губу – он думал, что оставил эту привычку в далеком детстве, но нет. Ожидание перед дверью Леофаса оживило в нем крайне неприятные воспоминания.

Ребенком Касваллон стащил из дома первого поединщика Леофаса кинжал. Камбил донес об этом своему отцу Падрису, усыновившему Касваллона, а тот пришел в ярость и отправил мальчика с покаянием к Леофасу.

Тогда он топтался под дверью точно так же, как и теперь.

– Дурак, – сказал себе взрослый Касваллон, но делу это не помогло. Он набрал в грудь воздуха и постучался.

Леофас впустил его и, не здороваясь, указал на стул перед очагом. Касваллон скинул плащ, сел. Пол большой комнаты устилали козьи и волчьи шкуры, на стене висела медвежья, запыленная и облезлая.

– В последнее мое посещение ты меня отлупил ремнем, – напомнил Касваллон, вытянув ноги к огню.

– За дело, сколько мне помнится, – ответил Леофас – невысокий, но широкий в плечах, с толстой шеей и густой, с седыми нитями, бородой. Его голубые глаза смотрели остро и неприветливо.

– За дело, да.

– Говори, зачем пришел, – отрезал хозяин дома.

Касваллон встал, пряча гнев.

– Нет, навряд ли. Я уже не мальчик, укравший у тебя нож – с тех пор я вырос. Я пришел сюда по совету Маггрига, который мне показался разумным, но твою грубость терпеть не стану.

Когда Касваллон протянул руку к плащу, Леофас, подняв брови, спросил:

– Не хочешь ли выпить, парень?

Касваллон помедлил, убрал руку.

– С удовольствием.

Леофас принес две кружки эля и сел напротив.

– Ну, так что же тебя привело ко мне?

– Поговорим прежде начистоту. В молодости ты разбойничал по всей округе, умножая свои стада – с чего же ты на меня-то так взъелся?

– Люблю, когда люди говорят прямо. Вот тебе такой же прямой ответ. Когда я был молод, кланы открыто воевали между собой и никто не знал, что такое богатство. Скот угоняли, чтобы не умереть с голоду. Но времена изменились, и горцы стали зажиточными. Когда ты начинал, я восхищался тобой как смелым и хитрым парнем, однако ты и разбогатев остался разбойником. Тогда я понял, что твои вылазки – не средство, а цель. Мужчине порой приходится рисковать жизнью ради своей семьи, но ты рискуешь ею ради собственного удовольствия. Большинство горцев ценят свой клан – ведь мы как одна большая семья и все друг от друга зависим. О сиротах заботятся, и никто не голодает, пока другой обжирается. Но тебе, Касваллон, дела нет до сородичей. Ты избегаешь всякой ответственности, и самое твое существование разъедает то, на чем держится клан. Дети тебе подражают, рассказывают о твоих подвигах, хотят быть такими, как ты. Ты у нас горец из прошлого, оживший миф.