Вечный юноша

Так! Это преступления фашизма, преступления Гитлера.

Ну, а сотни тысяч, а может, и миллионов (кто знает?) невинных, честных советских людей, погибших по милости тов. Сталина?

«Ошибки и заблуждения»? Об этом можно забыть? Или при упоминании об этом трусливо поджимать хвост под (…).

И кто меня убедит, что гнусная такая бесчеловечность везде и всегда равнозначна. И никаким «во имя» ни прикрыться, ни оправдаться не может, потому что нет превыше ценности, чем человечность, и ничего не может быть гнуснее и подлее софистики, провозглашающей бесчеловечность во имя человечности!

7.

(Отрывок письма к Полине Львовне Вайншенкер, другу и биографу писателя Антонина Петровича Ладинского — Н.Ч.).

— Среди материалов о Ладинском, присланных вами Ник. Ник. — у, меня поразила «справка» Татьяны Алексеевны Осоргиной.

Это даже не ответ на письмо, это именно «справка», подчеркивающая нежелание завязывать переписку с Вами и по поводу Ладинского, это явная демонстрация, носящая антисоветский характер. Ведь все мы, вернувшиеся на родину, в глазах этих эмигрантов — чуть ли не «предатели» и т. д. Один мой прежний приятель и сподвижник по «Союзу русских молодых поэтов и писателей во Франции», Ник. Владим. Станюкович — поэт и литератор, демонстративно не пожелал принять от меня последнюю книгу его брата Кир. Вл. Станюковича «Тропой архаров» — советского ученого, биолога.

Помимо всего прочего, эта «справка», как мне кажется, далека от «истины». Осоргина старательно отгораживается в ней от Ладинского, и выходит так, что Михаил Андреевич (Осоргин — Н.Ч.) и она были еле-еле знакомы с Ладинским.

«У нас дома был, вероятно, всего несколько раз. Один раз, помню, довольно смутно, что был вечером в числе других знакомых из числа литературной молодежи».

Последняя фраза требует расшифровки. У М.А.Осоргина, если не ошибаюсь, по понедельникам вечером регулярно (опять-таки не помню, каждый или через понедельник) собирался кружок, кружок этот носил несколько специфический характер, в него, действительно, входило некоторое число литературном «молодежи» («молодежи» по эмигрантским особым меркам, где некто был моложе Бунина, Зайцева, Осоргин а, Шмелева, Мережковского и т. д., все, кто начал свою литературную деятельность уже в эмиграции, до конца эмигрантских дней оставался «литературной молодежью»), но кружок этот не был литературным.

По книге Любимова «На чужбине» Вам теперь известно о масонских кругах в эмиграции. Фр. Масонство распадается на два крыла, на два самостоятельные объединения — на «Grond Logi» и на «Grond orient». «Великий Восток» считается более «левым», точнее, с политическим уклоном (радикалы, социалисты), тогда как «Великая Ложа» делает упор на «самосовершенствование» и на «разведение» масонской мистики.

В «Великий Восток» входила русская «Северная Звезда», одно время руководимая эсером Ависентьевым (?), в «Великую Ложу» входили чуть ли не 7 русских лож («Юпитер», «Астрея», «Северное сияние», «Гермес», «Гамаюн»?).

Руководители этих объединений то ссорились, то мирились между собой, то разрывали всякие отношения, то заключали «братские» отношения. Но «меньшие братья», рядовые масоны, пользуясь правом посещения и тех, и других лож, постоянно общались друг с другом.

Во время заседаний в «масонских храмах» их можно было различить по цвету муаровых лент, которые он носили через плечо — у «Великого Востока» — голубые ленты, у «Великой Ложи» — голубые с красной опушкой по краям.

Так вот, и Осоргин, и Ладинский были «братьями» «Северной звезды» и у Осоргина по понедельникам как раз и собирались масоны, среди которых, действительно, было немало и литературной молодежи.

Беседы велись на «душеспасительные масонские» темы, которые очень скоро всем надоедали, уступая место литературным сплетням, спектаклям, и вообще литературным событиям. Осоргин приглашал по преимуществу литераторов, входивших и в другие ложи. Татьяна Алексеевна приготавливала чай, бутерброды и удалялась в свою комнату. Об этих вечерах мог бы рассказать Вадим Андреев, который, как мне кажется, был постоянный их посетитель.

Я не могу утверждать, что Антонин Петрович (Ладинский — Н.Ч.) был в близких дружеских отношениях с Осоргиными. По своему характеру, весьма замкнутому, он в «дружбу не лез», да и к себе очень близко «не подпускал». Но с Осоргиным постоянно встречался и, прежде всего, в редакции «Последних новостей», оба были постоянными сотрудниками, в «Северной звезде», и конец по понедельникам на сборищах.

У Осоргина были свои причуды, он действительно терпеть не мог стихов (как упоминает Татьяна Алексеевна), так же как и скрипки — и всегда любил это подчеркнуть. Хозяином он был радушным, до конца своих дней был необычайно моложав, гостей у себя принимал часто в черной бархатной кофте с белым отложным воротником (это к слову). Таким запомнился.

Что до меня — то близких отношений у нас не было. Но в маленьком и тесном эмигрантском кругу, да еще в его «левом» секторе — все мы постоянно сталкивались. О том, что Осоргин фактически издал «Черное и голубое», было известно главным образом в окружении «Последних новостей», ни Осоргин, ни Ладинский этого не афишировали.

Я сейчас (…) воспоминания Ник. Ник.-а. В общем — это так. Совершенно понятно, что Ник. Ник. склонен все видеть под определенным углом зрения — «через Ирину», это иногда искажает подлинную перспективу.

В дневниках Ирины несомненно отражен факт ее все же мимолетного увлечения Ладинским, ибо в то же время ее воображение очень сильно было заполнено Юрием Терапиано. Это увлечение было гораздо более прочным и длительным. Оно даже отражено в стихах. Оно оставило гораздо более глубокий след. Только Терапиано держался несколько «олимпийцем», тогда как Антонин всегда был не прочь поухаживать.

О работе Ладинского на телефоне.

Большинство эмигрантов занимались физическим трудом. Этим путем добывались средства к существованию. И этот труд никого не оскорблял и не казался унизительным для интеллигентного человека. Люди работали на заводах, шоферами такси, малярами, чистильщиками стекол и т. д.

Первые свои парижские годы Ладинский тоже работал на заводах рабочим, а потом устроился в редакцию «Последних Новостей» постоянным дежурным на телефоне и отчасти курьером. Я не помню, когда именно, но как мне кажется, после 1927-28 гг., т. е. тогда, когда он уже печатался в этой газете, хотя, вероятно, в эти годы еще только стихи! Психологически в этом была известная сложность и щекотливость его положения. Вспоминал Ладинский об этой работе с чувством уязвленного самолюбия. Как-то, уже в послевоенный период нашей совместной работы в «Советском патриоте» в одной из наших беседу него сорвалось:

— Я им, сволочам, и чай разносил!

С другой стороны, постоянное присутствие в редакции делало Ладинского «своим человеком» в газете и очень скоро он становится ее постоянным сотрудником, печатает стихи, рассказы, очерки, путевые впечатления, редакция посылает его (или во всяком случае денежно способствует его поездкам) в качестве собственного корреспондента в Иерусалим, в Сирию, в Чехословакию, в Прикарпатскую Русь и т. д. Конечно, выдвинулся он благодаря своей одаренности.

Нужно сознаться, что войти в литературу, т. е. начать печататься в эмигрантских изданиях до 1930 годов нашему поколению было весьма не легко.

«Старики» (во всяком случае, такие маститые, как Бунин) первое время нас встречали в штыки, или весьма равнодушно, не проявляя к нам никакого интереса. У меня, к сожалению, пропала вырезка — заметки Бунина о молодых поэтах (в том числе и о Ладинском), стихи которых были напечатаны то ли в «Воле России» до 1930 г. (не помню), может быть, первый раз, в таком стиле: «какой-то Ладинский», и затем шли высокомерно-оскорбительные выпады в адрес решительно всех молодых авторов. Я очень любил Ивана Алексеевича, бывал у них в семье, а для Веры Николаевны был просто «Юра», но из песни слов не выкинешь, да и знакомство и известная близость пришли гораздо позднее.