Вечный юноша

5/VIII 64 г.

10. 6/VIII

Встретил у Ник. Ник. Н.В.Баранова. После часовой болтовни этого человека чувствуешь себя так, как будто весь вывалялся в говне. Этот человек никогда не слушает собеседника, он все заранее знает, что любой человек скажет, и потому он не дает говорить никому, непрерывно извергает поток пошлостей, с потрясающим апломбом и все и вся мажет даже не черной краской, а именно говном.

Он все знает, он все понимает, он все видит, все предвидит, всегда информирован какими-то необыкновенными личностями, собственные его деяния всегда гениальны, и его диссертация, которую он пишет уже 10 лет — все ему говорят, что это не кандидатская, а, конечно, докторская, но, к сожалению ни один ученый совет, по своей (…) не в состоянии ее принять. И всякий раз думается: кто он?

Хлестаков или провокатор?

11. 19/VIII

Вечером были Ник. Ник. (Кнорринг — Н.Ч.), Наум Моисеевич Коржавин (Мандель) и Верочка Брагина, дочь поэта Алексея Брагина.

Для меня очень интересный вечер.

12. 23/VIII. Воскресенье.

Утром поехал в Илийск, т. к. (…) опоздал на последний автобус. Встретился с Александром Васильевичем Гуцевичем. Они меня ждали с Дубицким. Припасли бутылочку шампанского.

Встретились тепло. Глюмочка организовала еду, я привез вино, сухое и «Тайфи». Очень мило провели вчетвером вечер. Ходили купаться в затон — я первый раз за это лето. А лето-то прошло. Спал на дворе под пологом. И впервые, как отметил Александр Васильевич, температура на рассвете была +10 градусов. До этой ночи никогда ниже +14–15 градусов не опускалась.

А мне кажется, что только-только прошел апрель! Черт знает, как летит время! А летят-то уже сочтенные дни!

Гурцевич рассказывал о комплексной экспедиции 37 года в Уссурийскую тайгу — таежный энцефалит. Они поместились в леспромхозе и перед их приездом, т. к. энцефалит свирепствовал, в леспромхозе были заказаны гробы и гробы эти, добротные, были сложены как раз у помещения, отведенного для экспедиции.

Так что это было первое впечатление, мало чарующее. Шесть человек из их отряда заболело энцефалитом. Трое умерло.

13.

(Газетная вырезка с фотографией камбоджийского пленника, надпись: «Что его ждет?..» — Н.Ч.)

Страшный оскал гражданской войны. Ни одна война не бывает так бесчеловечна и беспощадна, никогда ненависть, злоба, изуверство не принимают таких страшных размеров, как в гражданской войне.

14.

Григ. Петников

«Открытые страницы»

Крым. издат., 1963 г.

Ник. Асееву

Не говори, мой друг, Ты ж знаешь сам: Здесь вырваны листы. Там не хватает строк… Ну, что ж! Они вернутся светлой ночью, А утром гаснут — как звезда — Потом, заполнив темный прочерк, Всю правду Скажут вам в глаза.

1956 г.

Их имена

Пора наветов, страуса и беды Прошла!.. А в глубине остались Пропащих лет упорные следы, Которые быльем не порастают… Где по ночам — за «воронами» вслед — Их выводила смерть из проволочного ада, И кровью залитый рассвет Входил в бараков длинные громады. Что может быть мрачнее долгих лет, Проведенных за черным частоколом?.. Но ты прочтешь когда-нибудь о них — Подымет пахарь простреленного черепа осколок. Ты не найдешь на стенах надписей и дат: И стен тех нет, и писем написать не дали, В глухую ночь поэтов и солдат Захороненья, с полем поравнялись. А может, в этот самый день, Цвела пшеница, дождь прощался в долях, Когда в краю терпенья провожала тень Их смертным снегом с елей осыпала. …И бедный Лям стучится к нам в окно, И утренняя дудочка его играет, Пробита пулей — все равно В руках у детства песня, оживает. Услышите когда-нибудь в бору На дереве высоком, нежный голос: То скрипка Ляма на ветру Звучит на ветке беззащитно-голой. Или в один из тусклых, вечеров У зоны наметет и острый обозначит холмик. Она идет — бессонная — искать тот ров: Одни снега…Но буря поднимает волны. Потом пойдут ручьи: весна покажет все! Хотя историки гримировали время, Но правда ведь у нас одна, — Она снимает лжи навязанное бремя…

Август 1956 г.

Григ. Петников один из сотоварищей Велемира Хлебникова — «второй председатель земного шара». Живет он все время в Крыму. Его сборник, между прочим, с прекрасным карандашным портретом, сделанным Юрием Павловичем Анненковым, привез Петр Мих.

Интересные стихи.

В pendent к «Их имена» сегодня по телео смотрел II серию «Тишины».

Книгу я прочел (в «Новом мире»), вероятно, год-два назад.

Фильм прекрасный.

Будь оно проклято, это страшное время.

И как прекрасно наряду с человеческой тупостью, подлостью, трусостью и низостью (сцена заседания партбюро и голосования) сияет человеческое благородство и чистота, и мужество — Морозов, Сергей и его друзья. И хочется верить, что и в то подлое время были и такие живые люди.

И я невольно перевожу взгляд на моих сослуживцев, многие из них пережили это время в «сознательном возрасте» и я мысленно сажаю их за этот стол этого заседания партбюро.

Где же мера человека? Кто из них, как Морозов, решительно и смело поднял бы руку на «кто против?» Во всяком случае не Галузо, может быть, Слудский? А (…)? А Боев???

Но очень возможно, пожалуй, Мариковский?

В общем, как это страшно. Где же мера человека? А я сам? Возможно. На людях. С внутренним душевным отчаяньем. Когда думаешь об этих вещах — мутная, тоскливая боль — «обида за человека».

А сколько душ, может быть, и не очень слабых исковеркало и оподлило это время «культа». И такие глубокие корни его опутали почву и живы еще и в наши дни.

П.М. в Ялте встретил случайно Н.И.Столярову. Бутовский жил на даче М.Н. Изоргиной (художница). Ее дача рядом сдачей-музеем Максимилиана Волошина, на которой живет по сие время жена поэта. В орбиты этих домов и попадают люди искусства — приезжие из Москвы и Ленинграда, и потому Петр всегда и привозит оттуда литературные сплетни и новости. Бутовский узнал, что появилась Н.И. — секретарша Эренбурга — и, зная от меня о ней, пошел знакомиться. Оказывается, Наташа, приехав в 35 году, вскоре попала в лагерь Долинку в Казахстане и отсидела в период культа 19 лет жизни! Приехала почти девочкой, а вышла на грани старости! Ни за что ни про что!

Пропащих лет упорные следы, Которые быльем не порастают!

А разве виновные, большие и малые, прислужники культа — получили должное возмездие?

Разве лагерные палачи не сидят себе спокойненько на пенсиях? Да еще на полковничьих пенсиях?

И. Бродский. Пилигримы

Мимо ристалищ и магазинов, Мимо широких кладбищ, Мимо храмов и баров, Мимо больших базаров. Горя и мира мимо. Мимо Мекки и Рима, Синим солнцем палимы, Идут по земле пилигримы. Увечны они, горбаты, Нищи, полуодеты, Глаза их полны заката, Сердца их полны рассвета. За ними поют пустыни И вспыхивают зарницы. И звезды горят над ними, И хрипло кричат им птицы. Что мир остается прежним, Да, мир остается прежним, Ослепительно снежным, И сомнительно нежным. Мир останется лживым, Мир останется прежним, Может быть, постижимым, Но все-таки безбрежным. И, значит, не будет толка От веры в себя и в Бога. …И, значит, остались только Иллюзия и дорога. И быть на земле закатам, И быть на земле рассветам, Удобрить ее солдатам, Одобрить ее поэтам.

Это стихи московского поэта И. Бродского. Бутовский привез их от Наташи. В Москве он пользуется большой популярностью, хотя его нигде не печатают, по рассказам Н., цензура такие вещи, конечно, не пропускает.

ТЕТРАДЬ XIV, 1964–1965 гг. (сентябрь — март)

1.

(Статьи из парижских газет: М. В. Вишняка «Азартный ре портер о себе, о своих и о других», о воспоминаниях Льва Любимова «На чужбине», 1963 г. и «Новые книги» Ю.Терапиано а книге А.Позова «Медитации древней церкви. Умное делание» Мюнхен, 1964 г.; из газеты «Голос Родины» статья Ю.Ульянова «Я не разочаровался», о возвращении на Родину Н.Н. Кнорринга, август, 1964 г., № 43 (816) — Н.Ч.).

«Я не разочаровался.

Чего только не наслушаешься от недругов о Родине, когда находишься на чужбине. Но настоящую правду узнаешь только тогда, когда все увидишь своими глазами…

В 1955 году на Родину из Франции вернулся Николай Николаевич Кнорринг, в прошлом педагог, журналист, постоянный сотрудник русской парижской газеты «Последние новости».

Многие наши зарубежные соотечественники, вероятно, помнят его по газетным выступлениям, а также по книгам, изданным в парижской «Библиотеке иллюстрированной России», таким, например, как «Генерал Скобелев» и «Сфаят» (очерки из жизни русского морского корпуса в Африке).