Ведьмина печать. Ловушка для оборотня

Она так измоталась и проголодалась, что, когда случайно наткнулась на тропинку, позабыв о страхе, из последних сил пошла вперед, надеясь на лучшее. Но чем шире и протоптаннее становилась дорожка, тем тревожнее билось сердце. От жалости к себе и досады слезы застилали глаза. Как назло, снова запнулась о разросшийся толстый корень. Прислонившись к ближайшему стволу, Анка съехала на землю и зарыдала.

— Вот так огромина! — раздался над ухом высокий, удивленный голос. — Да в непотребстве! Напал кто?

— Запнулась, упала, порвала, — сквозь слезы ответила Юлиана и уставилась на маленькую, сухонькую старушку, походившую скорее на девочку-подростка, чем на женщину в возрасте. Странный широкий халат с запахом и миниатюрная яркая шапочка с лентами завязками окончательно сбили с толку.

В ответ незнакомка возмущенно хмыкнула:

— Ну, мужики! Безобразину снасильничать удумали!

— Безобразина?!

— С таким-то увечьем!

— Где?! — Анка судорожно ощупала лицо.

— Увечье на пол лица, и то снасильничать удумали! Ой, что делается на свете!

Не нащупав на лице ничего подозрительного, Юлиана немного успокоилась.

«Похоже, тут все ненормальные».

— Отсиживаться будешь иль поможешь? — старуха не сводила глаз. — За помощь еды дам.

— А чем помочь? — Анка не доверяла незнакомке, но очень хотела есть.

— Корзину донеси.

Преодолевая усталость, встала, и оказалось, что худенькая, юркая женщина едва доходит ей до пояса, зато языкастая, без капли сострадания и безмерным любопытством.

— Сколько прожила, великуши, как ты, не видала! — продолжала удивляться и одновременно причитать женщина.

— А далеко нести? — вздохнула Анка. Ноша не была тяжелой, но злой язык и неуемное любопытство спутницы напрягали. Да и обжегшись на молоке, готова была дуть на воду, подозревая каждого в подвохе.

— Не кричи, а то испугаюсь и умру от страха раньше, чем накормлю.

— Простите, я сама испугалась.

— Чудна ты, — пробубнила спутница. — И обувка твоя чудна. И чего на свете не увидишь!

По петлявшей дорожке Юлиана тащила плетеную корзинку, наполненную чем-то душистым и вкусным.

— А куда вы идете?

— Родным еды несу, — рассмеялась женщина. — Не бойся, тебя не тронут. У нас в деревне невесты хороши, мужики на образин не зарятся! Твой-то заезжий был?!

Анка тяжело вздохнула и ничего не ответила.

— А ежели чего, племяшу скажем. Он староста, приструнит. Поглазеют на шрамище да и успокоятся.

Анка сдерживалась через силу, но внимательно слушала говорушку, болтавшую без умолку.

— Где увечье получила? При пожарище? Давно ли? Не тужи, у нас кузнец есть, силен, как быкай, да угрюм. Может, тебе свезет…

— Я замужем, — отрезала Юлиана, и женщина поперхнулась.

— И где муж? — дрожащим от волнения голосом спросила она.

— Не знаю.

— Вот и помалкивай. Потужишь одна, потом замуж захочешь, а не возьмут.

Юлиана, стиснув зубы, считала до ста, но, когда сквозь поредевшую рощу показалась речка, а затем послышались людские крики и гомон, ей стало страшно.

— Помалкивай. Сама все объясню! — велела женщина, спускаясь с пригорка к берегу, у которого стояли причаленные лодки, сохли развешенные сети и рыболовные снасти.

Как только их увидели, люди на пристани оживились и побежали навстречу. Анка почувствовала себя огромной обезьяной среди полуросликов.

— Теть Нарая, это кто?

— Заблудшая путница. Ехала с родными, на них напали, а она сбежала. Вишь, ножищи какие!

— Аха! А обувка-то какая! — раздались удивленные голоса. Люди галдели, смеялись, некоторые отступили подальше, опасаясь чужестранки.

Большинство подбежавших были мужчины, которые, увидев высокую, статную женщину, в бесстыдно облегающей тело одежде, впились десятками глаз, а некоторые даже попытались ущипнуть или прикоснуться, однако, как только Юлиана шлепнула одного по руке и зверем оглядела остальных, зрители немного угомонились.

— Злобная! — осажденный тощий молодчик, презрительно сплюнул.

— Образина, огромина, еще и злобная! — поддержали в толпе.

— Как раз пара для Валая! — Анка напряглась, особенно после того, как Нарая покраснела и попыталась быстро сменить тему разговора, но деревенский дурачок с худыми ногами в коротких грязных холщевых штанах не унимался. — Быстро с ней сладит!

— Как увидела, сразу подумала! — натянуто улыбнулась тетка.

— Манис, руки не распускай, Валай-то спросит! — раздался гогот.

Анка чувствовала себя мерзко, но решила, что прежде чем грубить, следует присмотреться. Да и если не внушать подозрений, сбежать будет проще. Знать бы только, куда бежать.

Стоя среди толпы галдевших недорослей, она отчетливо осознала, что прекрасно понимает местную речь. Особенно поразило, что ночной незнакомец говорил на другом языке, но она тоже понимала. А еще гнусные шутки об уродстве сбивали с толку, ведь Анка была уверена, что никакого безобразного изъяна у нее нет.

«Так почему безобразина?» — недоумевала она. Коренастые жители деревни с карими глазками, курносыми носами, грубоватыми лицами, ничем особым от нее не отличались, если только ростом.

— Жаль, с увечьем, но в темноте… — прошептал вкрадчиво другой прыщавый юноша.

— Пшел вон! — рявкнула Анка. — Старосте скажу!

Наглеца как ветром сдуло, но отбежав поодаль, он зачерпнул глины и бросил в нее, почти попав. Вокруг раздались довольные смешки, и она нутром почуяла, придется стоять за себя не на жизнь, отбиваясь от озабоченных извращенцев.

Раздав еду, Нарая хитро подмигнула родным и поспешила обратно в деревню.

— Торопись, — подгоняла женщина, — даже безобразина должна выглядеть мило, насколько это возможно.

Просить второй раз не требовалось. Юлиана сама была рада скорее сбежать он наглых глаз, но когда скрылись за поворотом, прямо спросила:

— А вам какой интерес?

— Никакой! Пожалела несчастную! — с деланным возмущением воскликнула Нарая.

— Вы много о Валае говорите. Он настолько отвратителен, что нет желающих пойти за него?

После Анкиного вопроса путница долго откашливалась.

— По себе судишь, в доброту людскую не веришь! — заголосила женщина. — Свяжись с неблагодарной, оскорблений за добрые дела наслушаешься!