Ведьмы из Броккенбурга. Барби 2

Однако они послушно возили швабрами по полу. Может, не очень старательно, но по крайней мере изображая усердие. Барбаросса хмыкнула себе под нос. Эти две суки могут сколь угодно долго изображать из себя паинек, она знает их души, хищные и злые, как у всех «батальерок», знает даже лучше, чем знают их маменьки. Если они не осмеливаются наброситься на нее сейчас, то только лишь из-за глубоко въевшегося страха, однако даже страх не может держать в своих цепях вечно.

Рано или поздно они посягнут на ее власть. Они первостатейные суки, но вовсе не тупицы. У них в головах тоже щелкают крохотные часы, отмеряя время до следующей Вальпургиевой ночи. Может, уже сейчас в каком-нибудь тайнике под половицами Малого Замка лежит, заботливо укрытый тряпьем, клинок, которому суждено вонзиться ей в грудь. Где-то дремлет, как сонная змея, предназначенная ей удавка. Остывает отлитая по ее душу пуля.

В мире вообще не существует ничего вечного и постоянного.

Адские чертоги, существующие миллиарды лет, непрестанно блуждают в океане из жидкой ртути и расплавленного металла, ежечасно меняя контуры континентов, образуя сложнейший узор, который невозможно нанести ни на одну существующую карту. Вещества, способные существовать бесконечно долго, перетекают друг в друга и рассыпаются пеплом под воздействием алхимических трансмутаций. Вчерашние всевластные сеньоры превращаются в ничтожных парий, а их слуги возвышаются — чтобы через какой-то цикл времени самим повторить их путь…

Все — тлен.

Маттиас Эрцбергер, всемогущий казначей Саксонии, в двадцатых годах, сделавшись близок к курфюрсту, сосредоточил в своих руках такую власть, что весь саксонский двор звал его не иначе чем «Хозяин Маттиас». Он самолично управлял тремя легионами демонов, имел по меньшей мере две дюжины дворцов в Дрездене, Магдебурге, Бунтенблоке и Бергштадте. Ни одна птица не осмеливалась пролететь над головой Маттиаса Эрцбергера — специально натасканные демоны из особой адской породы разрывали в клочья всякого, кто приблизился к нему без позволения ближе, чем на десять шагов. Его бронированная карета могла выдержать прямое попадание из бомбарды, а штату телохранителей могла позавидовать даже императорская гвардия.

Ад не терпит постоянства. Даже если сам маркиз де Вобан[3] построит тебе крепость из закаленной стали и гранита, даже если охранять ее будут полчища демонов, судьба найдет тебя и там. Два штабных офицера, подкараулив всемогущего казначея во дворце после доклада курфюрсту, разрядили в его живот по два пистолета. Они даже не были высокопоставленными заговорщиками, метящими на его место, просто людьми, которых он обидел, сам того не заметив.

Две пули задержала заговоренная кираса, одна по стечению обстоятельств прошла мимо, но четвертая угодила точно в цель. Небольшой шарик из свинца мог бы не причинить туше Хозяина Маттиаса серьезного ущерба, но люди, готовившие покушение, знали толк в своей работе. Пуля была заклята чарами Стоффкрафта, запретной науки, повелевающей материей и ее трансформациями. Следующие четверть часа после этого Миттиас Эрцбергер катался по полу, пока его тело таяло, превращаясь в липкую смолу, и все его телохранители, врачи, доносчики и дегустаторы не могли ничего поделать…

Гаррота и Саркома могли бы не исполнять ее приказа. Пропустить его мимо ушей, оставшись на прежнем месте и пялясь в оккулус. Сделать вид, будто ничего и не слышали. Еще не вызов, но отчетливый демарш, символ того, что ее власть в Малом Замке пошатнулась и ей стоит быть трижды осторожной, испытывая ее пределы.

Ей пришлось бы проглотить это. Сделать вид, что не заметила этого, но отчетливо ощущать ухмылочки на их лицах, которыми они обмениваются у нее за спиной. Дьявол, когда пару лет вынуждена жить в клубке змей, беспрерывно шипящих друг на друга, неизбежно отращивает в себе такую же змеиную чуткость…

Но они работали. Нехотя, возя швабрами лишь для вида, зевая и двигаясь с неспешностью сонных мух, однако работали! В другое время за такое усердие им щедро досталось бы плетей. Сейчас… Барбаросса хмыкнула. Сейчас она была почти благодарна им.

Сундучок Котейшества остался открыт, Барбаросса бережно уложила туда тетрадь с записями по Гоэции, едва удержавшись от соблазна погладить рукой оловянную крышку — точно ее прикосновение могло передаться самой хозяйке. Нет, от тетради ей не будет никакого толку. Но вот другие вещи… Другие вещи вполне могли ей пригодиться.

Например, небольшая шкатулка из дерева, окованный железом. Она выглядела как дорожный несессер и была закрыта крохотным заговоренным замочком, но Барбаросса знала, как тот отпирается — слишком часто видела, как это делает Котейшество.

— Что это? — беспокойно спросил Лжец, ерзая в своей тесной банке у нее за плечом, — Что это такое?

Это то, что может мне помочь, подумала Барбаросса.

Шкатулка оказалась довольно увесистой для своих небольших размеров, но Барбароссе понравилась ее тяжесть. Основательная, как у хорошего клинка. Может, и небесполезная для нее…

Я ни хера не знаю монсеньора Цинтанаккара, который оборудовал уютную гостиную в моих блядских потрохах, подумала Барбаросса, но я, черт возьми, знаю, как устроены демоны. Хоть саксонские, хоть сиамские, хоть китайские. Я знаю, как думают эти твари, чего хотят, чего добиваются. Я попытаюсь столковаться с ним, вот что.

Лжец зашипел.

— Черт! Я же говорил тебе, Цинтанаккар не идет на переговоры! Его не интересуют обещания, которые ты можешь ему дать, лишь только боль, которую он может выжать из твоего тела!

Значит, я заставлю его начать переговоры, угрюмо подумала Барбаросса, бережно пряча шкатулку под дублет.

Гомункул рассмеялся — чертовски неприятным смехом, даром что тот не звучал в воздухе, а состоял из колебаний магического эфира.

— Как, скажи на милость? Решила озолотить его богатством из своего кошеля? Там болтается куда больше твоих собственных зубов и пальцев, чем монет! Может, хочешь соблазнить его?

Некоторые адские владыки падки на плоть. Даже если это плоть смертных. Среди них есть развратники, которых опытная ведьма, поднаторевшая в этой науке, способна искусить и использовать в своих силах. Но сестрица Барби… Барбаросса мрачно усмехнулась. Если она кого и в силах соблазнить, так это дохлую лошадь.

Я вызову его на разговор. Узнаю, что ему надо. И тогда…

— Тогда он вырвет тебе нахер глаза! — рявкнул Лжец, ожесточенно ткнув своими маленькими хрупкими кулачками в стекло, — Позволь напомнить, у тебя в запасе немногим меньше двадцати минут, прежде чем он сыграет с тобой новый фокус. И поверь, ты сама не рада будешь очутиться в своей шкуре, когда…

— Эй, Барби!

Это был не голос Лжеца, это был голос Гарроты.

Барбаросса резко остановилась посреди общей залы, едва не зашипев от боли — огненные полосы, которыми ее наградила Каррион, набирались жаром под одеждой, делая всякое движение чертовски болезненным. Можно было и не останавливаться, но ее тело давно привыкло реагировать на все внезапные раздражители самостоятельно, не спрашивая разрешения у головы.

Можно было не дергаться, пожалуй. Перед тем, как всадить нож в спину, обычно не окликают по имени. По крайней мере, в Броккенбурге как будто бы не водилось такой традиции.

Даже склонив голову, Гаррота выглядела каланчой. Хоть в три погибели согнись, дылда и есть. Веревка. Спешит позубоскалить?

— Ну?

Ухмылка Гарроты никогда не выглядела изящной. Щербатая, кривая на одну сторону, она украшала рябое лицо крошки Гарри не лучше, чем аляповато сбитая вывеска — побитую картечью стену борделя. Но сейчас ухмылки отчего-то не было. Напротив, Гаррота казалась немного подавленной, даже смущенной. Будто это ее только что исполосовала до кровавых соплей сестра-капеллан.