Ведьмы из Броккенбурга. Барби 2

Барбаросса вздохнула, отставляя в сторону метлу. Сойдет, пожалуй. Ей удалось расчистить изрядный кусок пространства посреди сарая, освободив его от щепы и сора. Под грубой рогожей, которой был прикрыт пол, обнаружилась не земля, а дощатый пол, превосходно сохранившийся, мало того, доски были пригнаны так плотно друг к другу, что оставляли зазор не тоньше волоска. Что ни говори, умели же, черт возьми, делать сто лет назад…

Поверхность досок была отполирована до блеска, чтобы ни малейший бугорок, ни малейшая трещинка не исказили начертанные углем, графитом и кровью контуры защитных схем, таких сложных, что от одного взгляда на них мутнеют глаза. Ох и пришлось же им с Котейшеством в свое время повозиться, подготавливая это место для работы… Вооружившись украденным у плотника рубанком, одним на двоих, они тайком от прочих сестер обтесывали и шлифовали треклятые доски две ночи к ряду, не обращая внимания на кровоточащие мозоли и бесчисленные занозы, так усердно, будто собственноручно готовили себе местечко в Аду.

Жаль, только для этого ее руки и годились — убирать, чистить, обтесывать, полировать. Обычно именно этим она и занималась, пока Котейшество задумчиво листала гримуары или, вооружившись пером, делала наброски колдовских схем — расчищала место, убирала хлам, готовила их дровяной сараюшко к настоящей работе. Иногда, впрочем, Котейшество доверяла ей расставлять свечи в точно обозначенных точках или потрошить живых кур. Несложная работа для подмастерья, ни хера не соображающего в точных науках — даром, что посещали они одни и те же лекции в университете.

А теперь ей придется делать это все самой. Не уповая ни на чью помощь, не рассчитывая ни на чью поддержку.

Не страшно, Барби, утешила она сама себя. Может, у тебя чертовски мало опыта по части магических штук и общения с демонами, но если ты чего и умеешь, так это заботиться о себе. Ты не всегда была «батальеркой» и не всегда была ученицей Панди. Однако дожила до шестнадцати лет, мало того, вырвалась из Кверфурта, который выпускает наружу обыкновенно лишь пережженный уголь. Тебе не хватает терпения и сметки, это верно, но ты упряма и зла, а значит, сможешь толковать с демоном на привычном ему языке…

— Который час, Лжец?

— Без четверти боль, — отозвался он, не скрывая досады, — И в этот раз лучше бы тебе приготовиться к ней основательно. Первые два раза Цинтанаккар лишь пробовал тебя на зуб, определял порог чувствительности твоей плоти, изучал твое тело изнутри. На третий раз… Возможно, на третий раз он не будет столь снисходителен.

— Когда ты злишься, то похож на надувшуюся гноем бородавку, — пробормотала Барбаросса, поправляя фитиль, чтобы лампа давала ровный свет на весь сарай. Когда рисуешь охранные чары, отклонение линии в четверть дюйма может стать не просто серьезной ошибкой, но роковой, — Даже если он отгрызет от меня еще немного мяса, у меня останется достаточно, чтобы с ним разделаться.

— Ты так думаешь? — Лжец насмешливо щелкнул языком, — Одной твоей предшественнице — если не ошибаюсь, ее звали Волоконница — Цинтанаккар на третий раз вырвал глаза. Ох и обескураженной же она выглядела!

Она уже пожалела о том, что вытащила его банку из мешка, мало того, поставила на поленницу, позволив обозревать приготовления. Стоило бы укутать ее поплотнее, а лучше вовсе выставить прочь из сарая. Лжец, может, отъявленный хитрец, которому не впервой наблюдать за хищником из Преисподней, но сейчас от его болтовни больше беспокойства, чем проку, тем более, что он, пребывая в дурном расположении духа, язвил сильнее обычного.

— Сколько из твоих приятельниц пытались вызвать Цинтанаккара на разговор?

Бугристое личико Лжеца скривилось на несколько секунд, темные глаза, изучавшие ее сквозь стекло, замерли, сделавшись похожими на пару больших задумчивых мух, ползающих по несвежей раздувшейся дыне.

— Почти все. Видно, так уж скроены ведьмы, что пытаются договориться со всем, что не могут себе подчинить. Все твои предшественницы самодовольно полагали, что могут предложить монсеньору Цинтанаккару нечто такое, что заставит его отказаться от праздничного ужина. Наивные души! — гомункул невесело хохотнул, — Черт, они даже действовали сходным манером. Сперва пытались задобрить Цинтанаккара, принести ему дары или угощения, а когда убеждались, что он к этому равнодушен, переключались на посулы и клятвы. Если и это не приносило плодов, в ход шли угрозы… Все по учебникам демонологии и Гоэции, словно он не могущественный из сиамских охотников, а какая-нибудь адская блоха, заточенная в домашнем светильнике… Но мал-помалу они вынуждены были поднимать ставку. Боль и страх — плохие помощники в переговорах, Барби, а Цинтанаккар большой мастер по части их применения…

Четырнадцать сук, подумала Барбаросса, отбрасывая башмаками щепу и мусор с высвобожденного куска пола. Подумать только. И почти наверняка они все были сообразительнее меня, умнее, опытнее и подкованнее в этом искусстве. Наверняка были. Но все закончили одинаково. А ведь они тоже ходили на занятия профессора Кесселера и тешили себя тем, что умеют говорить с адскими владыками…

— Что они предлагали ему?

— Всё, — сухо произнес Лжец, взирая на нее сквозь стекло, — Всё, что у них было или могло бы быть или никогда не было. К исходу шестого часа они все готовы были пообещать ему Луну и россыпь из звезд — уже не за свободу, уже только за одну лишь безболезненную смерть.

Вот пидор, подумала Барбаросса, с тяжелым сердцем водружая шкатулку Котейшества в центр расчищенного пространства. Наверняка в адском царстве этот Цинтанаккар считается последним евнухом, которого сношают даже младшие духи, никчемной грязной парией среди демонического племени, вот он и отыгрывается на простых смертных, пытая их до смерти…

— А он?

— Я уже говорил тебе, — устало произнес гомункул, — Цинтанаккар не ведет переговоров. Как ты сама не ведешь переговоров с тушеным кроликом, что лежит у тебя на тарелке. Пытаясь вызвать его на разговор, ты лишь зря потратишь свое время на бесплодные попытки, Барби. Наше время.

— Но…

— Поверь, многие из твоих предшественниц мнили себя переговорщицами или дипломатками. Должно быть, привыкли своими ловкими язычками добывать себе авторитет, покровительство и деньги в мире смертных. Их ждало большое разочарование.

Барбаросса на миг прикрыла глаза, пытаясь собраться с мыслями. Видит Ад, сейчас ей как никогда нужен трезвый спокойный взгляд. Сопля в банке никчемна, но она знает много того, что может ей пригодится, надо лишь научиться задавать нужные вопросы. Выводить его на то, что ей интересно, пропуская мимо ушей его пустопорожнюю болтовню.

— Он отвечал им? Лжец!

Гомункул неохотно покачал головой.

— Обыкновенно он даже не считает нужным удостоить жалких переговорщиц ответом. За все время, что я его знаю, он лишь единожды снизошел до разговора. Это была… Да, это была Ропалия, его восьмая жертва. Она в самом деле умела находить общий язык с адскими созданиями, знала великое множество ритуалов из Гоэции и в конце концов добилась у Цинтанаккара небольшой аудиенции, потратив на это половину отпущенного ей времени. Чертовски самоуверенная особа. Она начала с того, что пообещала ему фалангу своего безымянного пальца, — Лжец фыркнул, — Словно он был каким-то мелким бесом, которого можно удовлетворить щепотью человеческого мяса! Но Цинтанаккар отозвался — впервые на моей памяти. Возможно, его просто утомили ее бесконечные стенания. Он не принял ее предложения, но сделал встречное.

— Что он хотел?

— Ее палец. Ее уши. Ее нос. Ее губы. Ее груди. Все это ей надлежало самолично отрезать и поднести ему на золотом блюде.

— Она…

Лжец холодно кивнул.

— Сделала это. Талантливая девочка. Ей потребовалось три часа и хороший мясницкий нож, но она справилась, хоть едва не истекла кровью. Душечка Ропалия, моя попытка номер восемь…

— А он послал ее нахер.

Гомункул удовлетворенно кивнул.

— А ты уже неплохо знаешь его вкус, Барби, хоть и провела в общества монсеньора Цинтанаккара всего несколько часов. Совсем скоро вы сделаетесь так близки, что не разлить водой… Разумеется, он послал ее нахер. Как и всех прочих, думавших, что могут его задобрить своими жалкими подношениями, точно мелкого демоненка, повадившегося хулиганить в коровнике по ночам.