Ведун

У двери, не запертой по Дедкову обыкновению, неведомые люди замешкались. Теперь Малец слышал уже и дыхание. Да, трое.

Дедко храпел во всю мочь.

Малец осторожненько скинул овчину (холодно, однако, давно прогорело в печке) и как был, без всего, приготовился нырнуть под лавку.

…Удар твердого сапога распахнул ветхую дверь, три могучие фигуры ввалились в избенку. Ввалились, встали плечом к плечу, острые навершия шеломов — под низкий потолок, ручищи — на мечах. Снаружи — луна, а в избенке, ясно, темень. Ничего не видать простому глазу.

Малец тихонько сполз на пол, примерился забраться под лавку, да не успел. Должно, глаза незваных гостей пообвыкли к мраку, а может, звук услыхали, только один из них метнулся рысью, сцапал парня. Плечо как клешней прихватил. Малец не вырывался. Пискнув, повис пойманным зайчонком.

— Колдун! — рявкнул здоровый.

— Не замай! — раздался тут голос Дедки. Ясный, словно и не спал. — Не замай малого! Меня ищете.

Железная ручища разжалась. Три воя повернулись на голос.

Дедко кряхтя слез с лавки, сунулся к печи, отыскал уголёк, раздул, затеплил фитилек в плошке с жиром.

Оранжевый лепесток подвинул тьму, и Малец разглядел пришлецов получше.

Гридь. Ширины саженной, в кольчугах, в шеломах. Из-под чешуйчатых наланитников — густющие бороды. Незнакомые. И не варяги. И не нурманы. Все трое — в годах, но не старые. И каждый таков, что Малец ему ниже плеча. Грозные все, аки Перун варяжский.

Да Дедко, по всему видно, не испугался. Он бы и самого Перуна не испугался.

Малец устыдился. Ишь, хотел под лавку забиться. Как дитё малое!

Дедко страху не выказал, а вот гости держались сторожко.

Худо. Малец чуял: у таких осторожность — это когда чуть что, и голову долой.

— Вижу, не нашего князя вы люди. — Дедко накинул на костлявые плечи доху, уселся. Велел Бурому: — Меду принеси. Мне. Одному. Да сперва порты надень. — И опять воям, так и оставшимся на ногах: — Так чьи будете, мужи ратные? Послал вас кто или сами?

— А тебя, колдун, не касаемо! — густым басом, грубо отрезал один. — Узнаешь в срок.

Дедко враз насупился.

— Не так со мной говоришь, человече! — буркнул он. — Что с колдуном меня попутал — прощаю. Вам, людям, в нас разницы нет. Однако ежели вежеством не проникнешься, увидишь разницу и ты. — И ляскнул зубами и рыкнул. Точь-в-точь как волк.

Бородач вмиг, Малец даже сморгнуть не успел, выдернул меч, напружил ноги. Двое других — тоже.

— Ну! Оборотись! — заревел страшно первый. — Вишь, на клинке насечка серебряна! Переполовиню!

От рыка его Мальца пробил пот. Но учуял он: богатырь тоже вспотел. Страшно и ему.

А вот Дедко не испугался. Подержал тишину сколько надо, а потом молвил негромко:

— Мне в зверя перекидываться невместно. Я — ведун. Я вот тебя, пожалуй, обращу. Поревешь зиму мишкой-шатуном, может, по-людски со старшими говорить научишься. А может, и не научишься, ежели на рогатину кто возьмет.

— Врешь! — усомнился богатырь.

Меча он не опустил.

— Доводилось тебе, человече, видеть, как топор сам собой пляшет? — спросил Дедко. — Знаю, не видел. Но слыхал. Так вот знай: и меч сплясать может. Хоть он с серебряной насечкой, хоть без. — Так что ты гордость прибери, человече, и железо спрячь, — и, внезапно подбавив в голос силы: — Спрятать мечи немедля!

Богатырь вложил клинок в ножны. Другие — тоже.

И переглянулись, удивляясь, что послушались.

А чему тут удивляться. Дедкову слову нечисть да звери повинуются. Хотя с людьми иной раз посложнее.

Но не с этими. Только с теми, в ком страха нет.

— Где мед? — прикрикнул Дедко на Мальца, а когда тот подал наставнику кружку, ведун спросил уже вполне добродушно: — А теперь говори, почто нужен я князю изборскому.

— Коли знаешь, кто послал, так должен знать и почему! — недовольно проговорил старший из воев. — Мне не ведомо.

— А что ж тебе ведомо?

— А взять тебя да привести пред кньяжи очи!

— Взять меня не в твоей власти. — Ведун усмехнулся недобро.– Меня и здешний-то князь только попросить может.

Вои мрачно молчали. Видно, прикидывали, как Дедку обратать да при этом самим не сгинуть.

— Что ж, у вашего-то своих ведунов нет? — спросил Дедко.

— Есть, как не быть, — ответил старший. — Да куда им до твоей славы.

Подольстился.

— Ладно, — смягчился Дедко. — Приду. Только уж сам. А вы ступайте. Да передайте князю вашему: благодарность должна быть по труду моему. Уразумел?

— А, может, с нами поедешь? — не сдавался воин.

— Поехали с нами, мудрый человек! — вступил второй.– Повозку те наймем. Поить-кормить будем от пуза. Поехали!

— Не человек я — ведун! — отрезал Дедко. — Пешком приду. Сам! Князя своего обнадежьте. Да не бойтесь, ничё дурного он вам не содеет. Простит. А теперь — вон. Пока не передумал!

И три богатыря поспешно покинули избу. Бежали оружные — от старика.

«А я — под лавку!» — устыдился Малец.

— Чё ж от тебя надо изборскому князю? — чуть погодя спросил ученик. — Ведаешь?

— Да все то ж, — Дедко махнул рукой. — Небось, сгубить кого замыслил тишком. Потому и за мной послал, дальним. Свои-то могут и проболтаться.

— А вдруг он тебя убьет? — испугался Малец. — Чтоб ты не проговорился…

— Не убьет, — уверенно ответил Дедко. — Тех, кто при жизни за Кромку ходит, людишки и по смерти боятся. Думают: такого убьешь, а он после смерти из Нави выйдет и отомстит.

— Правда, что ли?

— Может, и правда, может, и нет, — пожал плечами Дедко. — Умру — узнаю. А ты собирайся давай. Поснедаем и пойдем. Надобно нам от этих не сильно отстать. А то они конные, а мы нет. Поторопимся.

— Конные? — удивился Малец. — А где ж их лошадки?

— В сельце оставили, — сказал Дедко. — Ко мне — побоялись. Вдруг испорчу? Вои, малой, лошадей своих пуще женок любят.

* * *

Бурый поглядел на черный комок на дне глиняной плошки. Глянешь: кусок смолы, не более. А истинным зрением посмотришь… Страшно.

Правде научил его Дедко. Страх повелевает всеми. Внятный, невнятный, видимый, невидимый. Страх — он везде и всегда. Явь — его мир. Мир страха. А в ком страха нет, тот ей, Яви, не подвластен. Ни силам ее, ни властям, ни богам. Однако ж и явь — не его. И живым такого назвать нельзя. Не жизнь он, а нежить.