Век кино. Дом с дракончиком

Успокойся. С компьютером ложная тревога. Виктория, живая и пленительная, сидела в это время рядом со мной за столиком в клубе, а Ванечка позвонил мне в 3.15. Все так. Но это вдруг погасшее окно… он сидел неподвижно. Жутью несет.

Прояснив эпизод с компьютером, я разгадаю и другие загадки. Их слишком много, подумалось в припадке уныния; спрессованные в ночи, они окружают плотной черной стеной… Э нет, в ней должны быть дыры! И из всей круговерти нынешнего дня всплыло претенциозное высказывание вездесущей журналистки: функционируют «творцы», преступление на «почве искусства». «Египетские ночи», тайна пленительной Клеопатры… — Кого я только что назвал про себя — нечаянно вырвалось! — «пленительной»? Не Риту — прообраз знойного обольщения. Не нимфочку (невправе повторить Набокова: «нимфетка» выросла, можно сказать, постарела в свои шестнадцать). Не изящную, женственно испуганную (то есть с собственной загадкой) жену банкира. Не Кристину (и имечко претенциозное) с ее ненасытной установкой на сенсацию. (Однако как много тут замешано женщин… вон еще убогая Татьяна.) На роль «Клеопатры» психологически могла претендовать только Виктория, по которой сходил я с ума лет эдак семнадцать назад. Цифра точная — 17, подтверждение ее точности — Ванечка, мой сын.

И самое таинственное (с мистическим оттенком) — его зов ко мне: «Не ищите мою могилу…» Тут я опомнился, осознав себя в реальности обезображенного домами-мухоморами леса, оглянулся — некто, просверкнув в вечереющем воздухе, свернул за угол предыдущего «проспекта». Проделки «подсознания» не вычислишь — я ринулся за ним, «аки лев». Тоже свернул, он оглянулся — давно чаямый Василевич, «упакованный» в серебристый спортивный костюм, нечто «авангардное», из космических триллеров, облик «пришельца» колоритно оттеняется рыжими волосами и усами. Он подошел, скупо улыбаясь.

— Вы как тут, Лев… — взглянул с вопросительной любезностью.

— Эдуардович. Но милее без отчества.

Х-м, милее. В подростковом американском стиле («отличные ребята — плохие парни»), все похотливо жаждут быть молодыми хоть в девяносто. Впрочем, Василевичу где-то за тридцать.

— Встретил в «Артистико» Борю Вольнова, он сообщил, что вы меня срочно разыскиваете.

— В Молчановке? — словно бы простодушно удивился я; быть мудрым, как змея, — отныне мой девиз.

— Он сказал, что вы к Любавским отбыли, но так бестолково объяснил дорогу, что вот хожу, ищу…

— Дорогу вы ему сами в воскресенье объяснили.

— Я только теоретически знал, от Виктории Павловны.

— А машину где оставили? Вы ведь на машине?

— Да вон она, я уж собирался восвояси.

— Рядом с моей, почти у их дома.

— Надо же, какое совпадение.

Сценарист поддерживал пустой диалог отстраненно, едва цедя слова (и впрямь гундося в нос), будто бы не пустился в незнакомую даль на мои поиски, не рыскал тут по сельской местности.

— Вы всегда так поспешно-учтиво откликаетесь на приглашения?

— Никогда. Но то, что Боб рассказал… невероятно!

Боб и Вася — охотники за женскими скальпами.

— И не говорите! — подхватил я словоохотливо. — Столько невероятного, что я теряюсь. Представьте, в воскресенье вечером с супругом Виктории обыскиваем их квартиру, и в самый кульминационный момент — телефонный звонок.

— И… что?

— А ничего. Некто швыряет трубку.

— Самсон Дмитриевич меня узнал?

— Разумеется. Перезвонил вам, проверил. У вас весьма своеобразный носовой выговор.

— А что за кульминационный момент?

— Обнаружили пропажу ковра.

— Ковра? Очень ценный?

— Дешевка. Но в него можно завернуть трупы.

Василевич быстро, исподлобья взглянул на меня, такой хищный интеллектуал, заматеревший уже в рыночной толкучке.

— Они действительно убиты?

— Мертвые пока не найдены.

— Изощренное преступление.

По приглашению сценариста мы уединились в его «шестерке» — поприличнее, чем у нас с Самсоном, поновее.

— Какой на вас костюмчик своеобразный.

— Что?.. А! Клубный, мы с Бобом занимаемся восточной борьбой.

— Теперь моя очередь задавать вопросы. Согласны?

— Я готов.

— Прекрасно. Какие отношения связывали вас с Любавской?

— Ничего меня не связывало. Я любил ее фильмы — не гениальные, но эффектные, нервные. В том смысле, что некий нерв нашего безумного времени она умела затронуть. Ненавязчиво, без «чернухи». Лет пять назад мельком познакомились в Доме кино, с тех пор я с ней здороваюсь.

— А она?

— Кивала в ответ. Ну, известная иерархия: знаменитый режиссер — пробивающийся сценарист. В прошлую субботу (я получил приглашение на вручение «Мефисто») заехал на минуту в клуб «Артистико». Выхожу из машины — Любавская, в смелом вечернем туалете, направляется туда же. И в ответ на мое почтительное приветствие вдруг говорит: «Приглашена на прием, а мой спутник отказался сопровождать меня». Натурально, я выразил готовность.

— Вы же заехали на минуту.

— Ну и что? Элементарная любезность требовала предложить даме услугу. Вскоре и уехал, если вы помните.

— Куда?

— В «Художественный», на премьеру фильма «Страсти по доллару», режиссера вы, конечно, знаете. — Василевич назвал известнейшее в киномире имя, да и про ленту я слыхал. — Вас, должно быть, заботит мое алиби: там меня видели и смогут мое присутствие удостоверить.

— Сколько шел фильм?

— С одиннадцати до двух. Две серии.

— Ночная премьера?

— Для рекламы. Для столичного бомонда в пользу бедных. Режиссер занимается благотворительностью.

«За три часа, — размышлял я, — можно смотаться в Молчановку и обратно и еще время останется. Только зачем? Чтобы компьютер выключить?..»

— Вы позвонили Любавским в воскресенье вечером.

— В клубе Виктория Павловна дала мне домашний телефон и попросила позвонить: у нее ко мне есть дело.

— Именно седьмого позвонить?

— Да нет, вообще… Глупо получилось: я услышал мужской голос… какой-то истеричный, и положил трубку.

— Почему?

— Как-то импульсивно.

— Решили, что не туда попали?

— Наверное… Неудобно признаваться, но я ощутил страх, точнее, мне передался чужой ужас и трансформировался в неопределенное, но сильное чувство тревоги. Следом раздался звонок, я схватил трубку — молчание в ответ.

— Вы догадались, что это Любавский?

— Я не узнал его голос, хотя мы слегка знакомы по Союзу кинематографистов, но он кричал так истошно, странно.

— Больше вы Любавским не звонили?

— Нет.

— Лев Эдуардович… то бишь, Лев. По вашим словам, вы не имели никаких особых отношений ни с Викой, ни с Самсоном, по сути, вообще никаких.

— Верно.

— Однако впечатление складывается иное. Откуда столько эмоций? Страх, тревога, любопытство… меня вы у черта на куличках разыскали.

— Рассказ Бориса… Он потрясен, как ребенок сказкой, но и меня пробрало.

С чего бы так? История, конечно, захватывающая, но для меня, для меня (словно некто встряхнул и откупорил склянку со старинным настоем «любовного напитка»), а для постороннего… Я искоса посмотрел на сценариста за рулем, то есть обеими руками держался он за руль, так что костяшки пальцев побелели; квадратный подбородок целеустремленно выдвинут вперед. Я пробормотал, проверяя его реакцию: