Век кино. Дом с дракончиком

— Уверен — не до конца. Журналистка горит сенсацией и явно не прочь стать героиней уголовного процесса.

— Вот радость!

— Для кого как. С мужем разводится, может, хочет доказать ему: кого, мол, теряешь… Я ее еще дожму. Подумайте, какая убедительная версия: распаленный ревностью муж, жуткая сцена, мальчик пытается защитить мать, Самсон расправляется с обоими, увозит и прячет трупы… Кабы не этот проклятый компьютер! Самсон не мог выключить его, значит, кто-то еще был тут.

— Почему не мог?

— В одиннадцать он разговаривал с соседкой Каминской по площадке. Если верить Леле, компьютер выключил человек, не желавший, чтоб его увидели из сада при свете экрана. Вероятнее всего, — я помолчал, — убийца.

— Убийца, — приглушенным эхом откликнулась больная. — И у него есть ключ.

— Необязательно. По рассеянности… В любовной горячке Ваня мог не запереть входную дверь.

— Но если преступление подготовлено заранее…

— Вы правы. Некто должен был иметь доступ в дом.

— Чтобы убить ребенка?

Сакраментальный вопрос повис в удушающем воздухе жаркого вечера: из открытого окна (из которого услышал я давеча вечную мольбу «помилуй нас грешных» и чуть не умилился), из окна ни дуновения… И в унисон в сотый раз взмолился: Господи, за что? Бессмысленно, абсурдно! Если только… если разгневанный банкир в припадке отчаяния — «Фараон» рухнул — поднял руку на «порочного мальчишку»… Занятный ассоциативный ряд: «Египетские ночи», «Фараон», гробница Тутанхамона, в которой замурованы мощи, отнюдь не святые… «Приди ко мне тот, кто под землей».

Вот так, «под землей», во тьме пытался я нащупать связь событий, загадочных для меня, как древний узор иероглифов. Не раскрытая до конца тайна Пушкина, которую русские, по мысли другого гения, все разгадывают и разгадывают… за компьютером, я усмехнулся. «Ночи напролет над сценарием просиживает», — сказала Вика про мужа. И в который раз вообразилось слабо освещенное окно, «творец» перед умной машиной…

— Клеопатра, — сказал я вслух, — наверняка знала или догадывалась, кто ее любил с такой болезненной страстью.

— Кто? — удивился старик.

— Как-то я нечаянно обозвал… Знаете, самому режиссеру вернее всех подходила главная роль в экранизации Пушкина. На собственной шкуре испытал я когда-то ее беспощадность, холодный огонь, если можно так выразиться.

— Так любил? Банкир или муж?

— Черт их знает. Илья Григорьевич после убийства Вани мог вызвать Вику сюда (по телефону, например). Ну, понимая, конечно, что мать не простит.

— Само собой! Значит, двое на примете?

— Диапазон широкий. Номер три — сценарист Василевич, подозревающий Любавского в плагиате.

— «Египетские ночи»?

— Они самые. Алиби сомнительное с половины одиннадцатого. Кстати, Танюша, у вашего лекаря — с двух часов. Правда, как и Самсон, актер компьютер выключить не мог.

— Он утверждает, что не был знаком с сестрой раньше.

— Да, при мне в клубе познакомились. И тут великая странность. После беглого обсуждения кандидата на роль она пошла пригласить актера на дачу — так было сказано мне и Василевичу. Однако Вольнов клянется, что не подходила и не приглашала.

— Лжет? — уточнила Танюша напряженно.

— Нет никакого смысла. Он так загорелся играть в «Египетских ночах», что наутро достал сценариста: как ему эту мечту воплотить? Тот посоветовал действовать напролом, потому что у Вики уже есть претендент на роль.

— Кто претендент?

— Боб и Вася не в курсе. Может, Самсон знает, может, они уже подобрали предполагаемых участников… — Я задумался: «удачливым соперником на приз „Мефисто“ явился общеизвестный Виктор Гофман, тоже отечественный плейбой, тоже мускулы играют… Виктор и Виктория — победитель и победа».

14

Утром в среду я приехал на Плющиху к Любавскому, долго звонил, стучал — безрезультатно; между тем накануне по телефону мы договорились о встрече в десять. Где его носит?.. Ситуация так болезненно напоминала ту, воскресную, что я не решался уйти, топтался на площадке, наконец плюнул, вынырнул из прохлады подъезда в ранний зной, нырнул в кусты в зной сквозной, с дрожащими светотенями; как высоко и пышно разрослись акации за эти годы… Когда-то тут стояла скамейка и объяснялись мы с Викторией в последний раз (есть скамейка — не та, конечно, с двумя бабулями, которые настороженно проследили, как я присаживаюсь на другой краешек). В последний раз. Для нее все было решено, доводы мелкие, меркантильные… А впрочем, редкая удача — только что творческая пара заключила договор на первый свой фильм. «Мы будем встречаться как раньше». — «Со мной встречаться, с Соном жить? Не будем». — «Я люблю тебя, я тобой больна. — Она рассмеялась радостно и повторила: — Я тобой больна». — «Кином». — «Нет, тобой, ты не знаешь!» Должно быть, она уже знала, что беременна, а я уперся: или — или. «Снимай кино!» — «Это я и собираюсь делать, а ты вызовешь Самсона на дуэль». — «Ага, обязательно. Прощай, радость моя!»

Эта пижонская, по молодости, поза впоследствии мне дорого стоила: я действительно был болен ею, с ума сходил, вечера просиживал перед телефоном, но не позвонил, торчал по ночам вот тут, в сиреневых кустах, но не окликнул… «Я вас люблю, хоть я бешусь, хоть это труд и стыд напрасный…» Постепенно бешеная боль прошла, но тайный роман, как я теперь понимаю, повлиял на мою жизнь глубоко. В горячке женился, бесстрастно расстался и остался — в одиночестве. Однако ни о чем не жалею — она бы сломала меня, но не смогла. А вот Самсона…

Где ж этот «вечный муж»? И вдруг я его увидел сквозь листву, он шел к дому стремительно, как таран, опустив голову. Я сделал движение, но остался на месте, услышав:

— Самсон побег, совсем нервный стал, — говорила бабушка в платочке; вторая, в кокетливой соломенной шляпке, отозвалась живо:

— Надо думать. В нашем нищенском существовании возводить загородную виллу, знаете…

— Стало быть, денежки есть.

— Вот я и спрашиваю: откуда?

— А, при такой-то шустрой жене… Вика из-под земли достанет.

— С панели, что ль, извините?

— Ну, она не, прости Господи, какая-нибудь, а мужики обхаживают, то один провожает, глянь, другой.

— Безнравственная семья, жаль ребенка, вырастет наркоман и бандит.

— Марковна, вы прям уж! Тихий, не матерится, не пьет. Хотя нынче ни за кого не поручишься. Вон ходила я на уголок за дешевым молоком…

— По два тридцать?

— Уже два сорок. Цистерну привезли. Вхожу во двор с бидоном, из подъезда парень… или мужчина, не разобрала, совсем слепая стала.