Вековые конфликты

В Париже сторонники войны надеялись, что Англия находится накануне революционного взрыва. Хотя в это время в различных районах Великобритании и были созданы демократические клубы и общества, но революционной ситуации в стране не было. По существу, проповедники «революционной войны», в том числе и французские дипломаты, клюнули на удочку правительства Питта. Последнее сознательно сгущало краски, чтобы вызвать панические настроения среди собственнической Англии и, используя их, провести через парламент репрессивные законы против демократического движения. Под влиянием проповедей «революционной войны» конвент принял ряд мер, которые позволили Англии представить себя обороняющейся стороной, а революционное правительство Франции - наследником агрессивных планов Людовика XIV. Питт говорил 1 февраля в парламенте, что правители Франции пытаются заставить другие страны принять их систему правления «под жерлами пушек»13. Однако очевидно, что Питт рассматривал конфликт как обычную войну против Франции. Напротив, правое крыло вигов (Бёрк, Виндхем и др.), вступившие в блок с правительством, считало этот конфликт прежде всего походом против революции от имени и во имя восстановления старого режима14.

Хорошо известно, чем окончился контрреволюционный поход против Франции. Первое вторжение было отбито осенью, когда после победы при Вальми французы заняли Бельгию. В 1793 году начался новый натиск войск антифранцузской коалиции. Восстание 31 мая - 2 июня 1793 г. привело к переходу власти от жирондистов к якобинцам. К этому времени интервенты сумели добиться значительных успехов. Казалось, что, опираясь на силы внутренней реакции, они потопят в крови якобинскую республику. Однако якобинцам, опиравшимся на народные массы, удалось повернуть ход событий. Были сформированы 14 новых армий, во главе их поставлены молодые генералы, завоевавшие славу в боях против неприятеля. Осенью 1793 года революционные войска всюду перешли в контрнаступление. К весне 1794 года французская земля была очищена от врагов. В мае и июне 1794 года в решающих сражениях под Туркуэном и Флерюсом были разбиты главные военные силы интервентов. Начались острые раздоры в рядах коалиции. Пруссия, после 1792 года уклонявшаяся от участия в военных действиях, требовала |все новых английских субсидий и, не получив их, в марте

1794 года отвела свои войска к Кёльну. Тогда в Лондоне скрепя сердце решили раскошелиться. 17 апреля 1794 г. был подписан Гаагский договор, по которому Пруссия в обмен на крупные субсидии обещала выставить 62-тысячную армию для борьбы вместе с австрийцами против наступавших французских войск. Впрочем, вместо выполнения этого обещания король Фридрих Вильгельм II послал 50 тысяч солдат в Польшу для подавления вспыхнувшего там восстания, руководимого Костгошко. Интервенция против Польши окончательно похоронила шансы на успех интервенции против Франции. Временно сдерживавшееся английским золотом распадение антифранцузской коалиции стало фактом. В то же время во Франции лозунг мира использовала контрреволюция. Роялистские агитаторы, спекулируя на усталости от войны, и до, и тем более после контрреволюционного переворота 9 термидора, уверяли, что иностранные державы, особенно Англия, будут воевать против Франции, пока не будет восстановлен на престоле король15. А в то же самое время, осенью 1794 года, в конвенте правый термидорианец Бентабол, нападая на еще оставшихся в конвенте якобинцев, говорил, что европейские державы после победы республики стремятся к окончанию войны, но не захотят вести мирные переговоры, пока в национальном представительстве сохраняется якобинская партия16.

Был ли неизбежен конфликт Франции с Англией и феодальными монархиями континентальной Европы? Первоначально его не считали таковым ни Робеспьер во Франции, ни Питт в Англии, ни даже влиятельные политики в других европейских странах. Объективно их позиция отражала то обстоятельство, что революционный переход от феодализма к капитализму должен был с неизбежностью осуществляться в рамках страны, где для этого созрели необходимые условия. Однако не было ни тогда, ни впоследствии «правила», по которому этот переход должен был обязательно сопровождаться вооруженным экспортом революции, наталкивавшимся на экспорт контрреволюции. В исторических условиях никогда не было заложено неизбежности ни того, ни другого «экспорта», хотя существовали для них более или менее реальные возможности. Эти возможности определялись как соотношением классовых сил в данной стране, так и особенностями существовавшей в тот или иной период системы международных отношений.

Никак нельзя согласиться и с высказывавшейся западными историками идеей, что все дело сводилось к взаимному непониманию мотивов. Один из них, профессор нью-йоркского университета К.-У. Ким, писал: «Появление одного идеологически непохожего актера (т. е. государства.
– Авт.) вело к растущему расстройству сети коммуникаций среди международных актеров. Принятие решений во Франции перестало проводиться старым, рутинным методом, когда оно было в основном делом избранных официальных лиц. По мере развития революции король и его министры все более оттеснялись от контроля над внешней политикой Франции вследствие растущего давления снизу. Ломка стабильного процесса принятия решения могла бы иметь лишь ограниченное влияние на стабильность международной системы, если бы другие страны понимали динамику революционной ситуации и действовали в соответствии с ней. Такая интеллектуальная способность у них блестяще отсутствовала». По мнению профессора К.-У. Кима, война возникла потому, что консервативные силы смотрели на события сквозь традиционные очки и могли реагировать на нее только в привычных рамках теории «равновесия сил». Однако война, начавшаяся в этих рамках, повлияла на углубление революционного процесса во Франции, ускорила крушение монархии, а оно революционизировало войну17. В этих рассуждениях есть доля истины, но в них неправомерно сбрасывается со счета влияние и жирондистской проповеди «революционной войны», и настроений в пользу контрреволюционного похода среди правящих кругов стран антифранцузской коалиции. К.-У. Ким задает далее вопрос: какие требования предъявляет революционная эпоха к внешней политике консервативных правительств? Его ответ сводится к тому, что следует либо вообще не вмешиваться в ход революции, либо уж объявлять с самого начала по-настоящему эффективный «крестовый поход», как это предлагал Бёрк. В таком походе нельзя преследовать частные задачи территориальных приращений, а лишь главную цель - подавление революции. В 1792 году консервативные правительства из-за своей косности совершили эту ошибку и в результате сами способствовали краху, старой системы международных отношений. Американский исследователь склоняется к мысли, что революционная Франция могла быть инкорпорирована в систему международных отношений без кровопролития в течение четверти века, «если бы консервативные государственные деятели Европы правильно поняли природу французской революции и соответственно приспособили к этому свою политику»18.

Особенностью формирования сторон в новом конфликте была социальная неоднородность консервативного лагеря. Наряду с силами старого строя он включал и государства, где буржуазия уже находилась у власти, но выступала против революционных методов утверждения буржуазного Строя в других странах. В свою очередь, это способствовало тому, что значительная часть консервативного лагеря нередко была готова преследовать цели не феодальной, а буржуазной контрреволюции.

Объективно Англия возглавила коалицию феодально-монархических государств Европы в борьбе против Франции, в которой происходила буржуазно-демократическая революция. Но Англия, выступая организатором интервенции против буржуазной революции, сама была буржуазной страной, и это не могло не определять те цели, которые она ставила своим участием в вековом конфликте на стороне сил феодально-абсолютистской реакции.

У феодальных правительств широкие интервенционистские задачи соседствовали с более ограниченными целями, которые эти правительства преследовали в рамках прежней, разрушенной революцией системы международных отношений. Более того, сами интервенционистские цели порой мотивировались заботой о восстановлении системы европейского равновесия, которая, мол, нарушалась ослаблением Франции, раздираемой внутренней борьбой (именно так был сформулирован один из мотивов войны в манифесте, изданном 25 июня 1792 г. прусским королем Фридрихом Вильгельмом II)19. Позднее, после первоначальных побед революционных армий, целью уже объявлялось препятствование не ослаблению, а усилению Франции.

В Англии, как уже отмечалось, государственные деятели тоже мыслили категориями уходившей в прошлое системы международных отношений. Но их внешне ограниченные и даже оборонительные цели в Европе - прежде всего недопущение французской оккупации Бельгии и Голландии - были лишь выражением другой цели - обеспечения условий для сохранения английского господства на море, торгового преобладания и быстрого расширении колониальных владений. Недаром горячие головы даже открыто провозглашали в печати совсем уже «глобальные» цели. Так, из изданного в 1794 году в Лондоне сочинения «Краткое изложение важных преимуществ, которые Великобритания должна извлечь из участия в войне», можно было понять, что этими «преимуществами» должны стать завоевание «по крайней мере на следующее столетие мировой (торговой.
– Авт.) монополии и одновременно фактическое создание всемирной империи»20.

До революции государственные деятели XVIII столетия не преследовали идеологических целей, характерных для векового конфликта. Поэтому, даже будучи вовлеченными в вековой конфликт, реакционные правительства не только не оставляли своих экспансионистских целей, но даже неизменно были готовы отдать им предпочтение перед целями контрреволюционной интервенции, когда возникала необходимость делать такой выбор. Цитированный выше К.-У. Ким считает, что «в международной системе XVIII века отсутствовал адекватный механизм компенсации, когда приходилось иметь дело с революционными переворотами, то есть вызовом, бросаемым всей системе»21. После 1789 года идеология способствовала крушению старой системы не только постановкой новых внешнеполитических целей, но и в качестве идеологии социального переворота, позволившего мобилизовать новые средства для достижения этих целей.

После падения якобинской диктатуры все заметнее становился разрыв во внешней политике между словами и делами победивших термидорианцев. Со страниц правительственного официоза один из них, обличая «дипломатию деспотов», так формулировал основы политики французской республики:

«Ее союзы, как указывалось с трибуны Национального конвента, должны обеспечивать взаимную оборону, дружбу народов, процветание торговли, а не тщеславие династии и спесь дворов…

Ее договоры: они должны заключаться народами, а не придворными монархов, быть преданы гласности. Секреты приличествуют только преступлениям и склонностям тиранов».

Более того, в статье предрекалось в результате осуществления этих принципов наступление «счастливой эпохи и всемирного братства»22.

На деле все обстояло совсем иначе - и чем дальше, тем больше.

Исподволь новые аннексионистские тенденции усиливались и начинали брать верх в политике термидорианской республики. Еще в августе 1795 года один голландский дипломат заметил французскому представителю, знаменитому Сиейесу, что республика, провозгласив права человека, подвергает столь жестокому ограблению соседнюю страну. Сиейес ответил: