Вековые конфликты

«Национальную» идею подкрепляла другая, ей внешне противоположная - идея естественных границ, которыми для Франции объявлялись Рейн, Альпы и Пиренеи. Директория требовала не только границы по Рейну, но овладения обоими его берегами (чтобы французские моряки не имели дела с иностранными властями), а также крепостями на правом берегу - иначе Рейн не будет представлять никакой ценности, находясь под дулами иностранных пушек. Левый берег Рейна требовали как барьер против иностранного нашествия, оба берега - чтобы защитить этот барьер, а крепости на правом берегу - чтобы защитить барьер барьера12. Так же обстояло дело и в ряде других районов, которые были включены в состав Франции. Не менее важно и другое. «Несомненно, что на ранних стадиях французской революции, - справедливо отмечал Ж. Шевалла, - ее лидеры претендовали на родство не с французским национализмом, а с космополитизмом своих учителей, «философов»… Однако высокомерный универсализм, исповедуемый парижскими революционерами, содержал в себе по принципу противодействия все национализмы Европы»13.

Надо отметить, что буржуазные историки, отождествляющие борьбу за национальную независимость (и вообще отстаивание национальных интересов) с национализмом, любят оперировать такой внешне эффектной концепцией: французская революция, порожденная просвещением с его верой в торжество интернационалистического гуманизма, в действительности развенчала эти идеалы и открыла собой «эпоху национализма». Об этом писал в ряде специальных исследований известный американский историк Г. Кон. О том же можно прочесть и в трудах английского профессора А. Коббена, сочетавшего резкие обвинения по адресу просвещения с мыслью, что революция была в идеологической сфере его отрицанием. Она, по словам Коббена, сбилась с усыпанного наслаждениями пути просвещенного счастья на тесную, узкую дорогу якобинской добродетели. При этом идеал мира, который рисовался философам, сменился «крестовым походом» революционеров и наполеоновскими мечтами о завоевании14. Об этом же можно прочесть во многих работах Ф. Мейнеке, Г. Риттера и других наиболее крупных представителей новейшей западногерманской историографии. Этот вывод имеет мало общего с действительностью.

Надо отвергнуть отождествление понятий «национальное движение» и «национализм», являющееся общей чертой буржуазной исторической литературы. Тогда станет ясным, что национализм явился своего рода ответом на национальные движения, пробужденные к жизни великой революцией. Сам Наполеон делал вид, что не был заражен французским национализмом. Разумеется, наполеоновская пропаганда прославляла «великую нацию», но как «носителя идей равенства», а не как народ, обладающий прирожденными преимуществами над другими народами. Конечно, при этом Наполеон проводил резкое разграничение между «старыми департаментами» (собственно Францией) и другими территориями, прямо или косвенно включенными в состав огромной империи. Именно здесь проявлялась суть его политики - эксплуатация покоренных стран в интересах крупной французской буржуазии. Заигрывая с национальным принципом, когда это было в его интересах, император совершенно не считался с ним, перекраивая по своему усмотрению карту Европы. Вместе с тем он явно недооценивал возможности национально-освободительной борьбы, несмотря на предостережения, которые получал от своих подчиненных (например, от маршала Даву, командовавшего в 1811 г. войсками в Гамбурге).

Действия Наполеона не соответствовали тенденциям общественного развития даже в тех случаях, когда они как будто совпадали с целями политики императорской Франции. Так, им, казалось бы, соответствовало восстановление Польши, которая могла бы быть превращена в опору Франции в Восточной Европе. На деле польский вопрос был превращен Наполеоном в разменную монету при решении его главной задачи - нанесения поражения Англии и утверждения европейской (а потом и мировой) гегемонии Франции. В соответствии с задачами французской политики польские земли отбирались у одних государств, передавались другим, ставились непосредственно под контроль наполеоновских наместников. В Париже строились планы выкраивания из этих земель вассальных королевств - и все это при полном игнорировании национальных интересов польского народа. Т. Костюшко еще в конце 1807 года предостерегал своих соотечественников против доверия к планам Наполеона: «Не думаю, чтобы он восстановил Польшу. Он не думает ни о ком, кроме как о себе. Он ненавидит всякое национальное самосознание и еще больше - дух независимости»15.

Особо показательным в этом отношении было наполеоновское вторжение в Испанию. В конце XVIII - начале XIX века испанские Бурбоны достигли такой же степени вырождения, до которой дошла за столетие до этого их предшественница - испанская ветвь династии Габсбургов. «Ничтожные, безмозглые, бесчувственные кретины» - так отозвалась о королевском семействе хорошо знавшая его графиня Альбани. Они с беспощадной правдивостью изображены на знаменитой картине Гойи. Король Карл IV, высокий дородный мужчина с выдвинутой вперед челюстью и бараньими глазами, был занятым человеком. Он охотился с 9 до12 и с 14 до 17 часов ежедневно, в любую погоду и не имел ни досуга, ни склонности интересоваться другими делами, за исключением, может быть, только починки часов. Его гордыня граничила, несмотря на добродушный вид, с исключительной жестокостью да еще с полным невежеством (например, Карл через два десятилетия после создания США никак не мог уразуметь этот факт и продолжал именовать американского посланника «представителем колоний»). Он безмятежно сносил супружеское иго своей жены Марии-Луизы Пармской (тоже из рода испанских Бурбонов) - уродливой мегеры, помешанной на своих любовниках из числа гвардейских солдат. Один из них •- Мануэль Годой - толстяк с тяжелым, сонливым взглядом и повадками сатира (не лишенный, впрочем, известного ума и хитрости) - полностью подчинил себе королеву и сумел очаровать и коронованного рогоносца, который именовал его не иначе, как «своим лучшим и милым другом». «Где мой Мануйленька?» - неизменно вопрошал король, когда не видел день-другой своего любимца. Королева обещала Годою, что слава его не пройдет, доколе будут существовать небо и земля. Быстро проделавший восхождение от рядового гвардии до первого министра и наделенный всеми мыслимыми орденами, отличиями и титулами, Годой долгое время никак не мог подняться до сознания, что Пруссия и Россия не являются одним государством. Фаворит третировал даже королеву и превратил свой служебный кабинет в место, куда попеременно в строгой очередности допускались из разных дверей то иностранные послы, то многочисленные и небескорыстные поклонницы всесильного временщика.

Посол Французской республики Алькье доносил, что первый министр Испании имеет преимущественно два качества - полное невежество и склонность ко лжи. Наполеоновский посол Богарнэ, давая более развернутую характеристику Годою, именовал его сластолюбцем, лентяем, трусом и утверждал, что он брал взятки за все назначения на государственные посты16. «Он напоминает быка», - заметил Наполеон после знакомства с Годоем.

В 1793 году Испания вступила в войну против революционной Франции. Плохо снабжаемая и слабо дисциплинированная испанская армия потерпела ряд серьезных поражений. В 1795 году, поспешно заключив мир с победоносным неприятелем, Мадрид отделался лишь уступкой испанской части острова Сан-Доминго. После этого Испания в качестве младшего партнера оказалась втянутой в войны термидорианской и наполеоновской Франции против Англии, поплатившись гибелью флота и возраставшей зависимостью от сильного и бесцеремонного союзника. Таким образом, испанский народ, вовлеченный в «крестовый поход» против французской революции, испытал горечь национального угнетения, участия в войнах за интересы, совершенно чуждые ему, и, наконец, должен был отстаивать независимое существование своей страны от иноземного захватчика.

Политика Годоя, пресмыкавшегося перед Наполеоном, вызывала серьезное недовольство в стране. Свои надежды недовольные связывали с наследником престола принцем Фердинандом (тогда еще не было ясно, в какой мере он унаследовал качества своих достойных родителей). В 1808 году массовое восстание низвергло Годоя. Фердинанд был провозглашен королем. Наполеоновская армия, которая на правах союзника, ведшего войну против Португалии и прибывших туда английских войск, вступила в Испанию, постепенно оккупировала страну. Низложенный Карл IV и Мария-Луиза по совету командующего французскими войсками маршала Мюрата попросили защиты у Наполеона. Император предложил им приехать в Байонну (на юге Франции), куда они и отправились вместе с единственным несравненным другом Годоем. Самое интересное заключалось в том, что Мюрату и руководителю французской разведки Савари удалось уговорить сына Карла IV последовать за родителями, поскольку Наполеон якобы решит все спорные вопросы к полному удовлетворению Фердинанда18.

Во время свидания Фердинанда с родителями, происходившего в присутствии Наполеона, члены королевской семьи осыпали друг друга ругательствами, дело едва не дошло до драки. Даже суровый завоеватель был смущен: «Что это за люди!» - воскликнул он, возвращаясь к себе после этой сцены. Наполеон обещаниями и угрозами принудил Бурбонов отречься от своих прав на престол в пользу брата императора - Жозефа Бонапарта. С большим трудом испанские патриоты, обманув бдительность наполеоновской полиции, доставили Фердинанду деньги для бегства в Испанию. Но тот был верен семейной традиции. Взяв присланные деньги, он тут же в льстивом письме попросил у Наполеона руки его племянницы. Император ограничился тем, что поручил Талейрану поместить Фердинанда в один из своих замков. «Если бы принц Астурийский (Фердинанд - Авт.), - писал Наполеон Талейрану, - привязался к какой-нибудь хорошенькой девушке, это было бы недурно, особенно если на нее можно положиться. Для меня чрезвычайно важно, чтобы он не наделал глупостей. Поэтому я желаю, чтобы его забавляли и развлекали». В замке Валенсе княгиня Талейран на глазах сохранявшего обычную невозмутимость супруга простерла заботы хозяйки о гостях до того, что сделала своим любовником брата Фердинанда герцога Сан-Карлоса, который был моложе ее на 10 лет (за их романом тщательно наблюдали полицейские шпионы). А Фердинанд с готовностью присутствовал на всех торжествах, связанных с победами императора, и даже выразил в апреле 1810 года коменданту замка «желание стать приемным сыном Наполеона».

Много позднее, в 1816 году, принимая в Валенсе короля Людовика XVIII, Талейран небрежно заметил:

–  Валенсе - довольно красивое место. Сад здесь был великолепным, пока его не сожгли испанские принцы своими фейерверками в честь Святого Наполеона.

А в 1808 году Талеиран прямо подталкивал Наполеона к началу испанской авантюры (которую на деле считал ненужной и крайне опасной). Как вспоминает в своих мемуарах один из приближенных Наполеона - Паскье, Талейран заявлял:

–  Испанская корона со времени Людовика XIV принадлежит той династии, которая правит Францией… Это наиболее ценный компонент наследия великого короля, и император должен получить его целиком и полностью, не следует и нельзя отказываться ни от одной из частей этого наследия19.

Оставалось посмотреть, как будет относиться ко всему этому сама Испания. Разведка Наполеона составила ему подробнейшие отчеты о состоянии армии, флота, администрации страны. Однако она упустила главное - дух народа. Наполеон судил о стране по ничтожному двору. Если испанское' правительство и администрация были мертвы, то общество было полно жизни.

2 мая 1808 г. в Мадриде вспыхнуло восстание против захватчиков, жестоко подавленное Мюратом. То, что было с самого начала захватнической войной и переросло в контрреволюционную интервенцию, Наполеон пытался выдать за продолжение борьбы нового общества против феодализма. В июле 1808 года испанские гранды, прибывшие в Байонну, одобрили представленную им новую конституцию. Испания провозглашалась конституционной монархией, вводилось гласное судопроизводство, отменялись пытки, уничтожались внутренние таможни, создавалось единое гражданское и торговое законодательство. Нисколько не ограничивая власти провозглашенного королем Жозефа Бонапарта, а следовательно, и самого французского императора, эта конституция содержала положения, которые могли способствовать буржуазному развитию. 20 июля 1808 г. Жозеф Бонапарт вступил в Мадрид. Он писал оттуда Наполеону: «Государь, я не страшусь своего положения, но оно единственное в своем роде в истории: у меня нет здесь ни одного сторонника». Вся страна поднялась против французов. Уже 31 июля, через 11 дней после прибытия в столицу, Жозеф должен был покинуть Мадрид и отступить на север Испании, за реку Эбро. Про Жозефа Наполеон позднее не раз говорил: «Это самый неспособный человек, прямая противоположность тому, что требовалось».

5 ноября 1808 г. французский император сам прибыл в Испанию во главе большой новой армии и в течение 72-дневной кампании разгромил основные силы испанских регулярных войск. Через месяц после начала кампании был занят Мадрид, и Наполеон сразу же издал ряд важных декретов. Они уничтожили феодальные права помещиков, инквизицию, сократили на две трети число монахов и т. д. 12 декабря была отменена сеньориальная юстиция. Еще до этого, 7 декабря, Наполеон опубликовал обращение к испанскому народу, в котором наряду с подтверждением своих «прав» как завоевателя объявлял: «Я уничтожу все, что стоит на пути к вашему процветанию и величию… Либеральная конституция создаст для вас взамен абсолютизма умеренную конституционную монархию»20. Это была попытка изобразить подавление освободительного движения испанского народа как борьбу за учреждение в Испании прогрессивных для того времени социальных и политических реформ. И надо сказать, что до известной степени эта тактика себя оправдала, поскольку за французами пошли не только беспринципные честолюбцы и стяжатели, но и часть либерально настроенной буржуазии и помещиков, видевших во французских штыках желанное средство для эволюционного перехода - без народной революции - к новым общественным порядкам21. Однако народ не встал на путь, предлагаемый этими «офранцуженными».