Великая армия Наполеона в Бородинском сражении

На чем основывались представления писателя о Бородине? Одно перечисление зарубежных первоисточников и литературы впечатляет. Толстой хорошо знал воспоминания Боссе, Фэна, Раппа, Меневаля, «Мемориал» Лас Каза, работы Сегюра, Лабома, Шамбрэ, Тьера, Ланфре, А. Дюма, Бернгарди и Клаузевица! [361] Но все зарубежные материалы, нередко вызывая в нем возмущение, как, например, работа Бернгарди, который стремился «показать, что французское войско еще было в тех же кадрах, так же могущественно в 13-м, как и в 12 году, и что слава покорителя Наполеона принадлежит немцам» [362] , были им основательно переосмыслены благодаря чтению русских книг – Д. В. Давыдова, Н. А. Дуровой, А. П. Ермолова, С. Глинки и Ф. Глинки, И. Родожицкого, Михайловского-Данилевского, Богдановича и Липранди. При этом явное предпочтение Толстой отдал не Богдановичу, чью работу он считал несамостоятельной, «позорной книгой», но Михайловскому-Данилевскому, откровенно восхищаясь его работой, «беспристрастной и совершенной» [363] . Своего рода эмоциональный настрой, помогавший, как казалось писателю, проникать в дух эпохи, давали литературные произведения: «Рославлев» М. Н. Загоскина, «Леонид, или Некоторые черты из жизни Наполеона» Р. М. Зотова, стихи А. И. Крылова, В. А. Жуковского, а также журналы того времени. Основываться только на донесениях главнокомандующего и частных начальников писатель, видевший в них «необходимую ложь», вполне естественно не хотел. Ему нужен был «человек изнутри». «Через месяц или два расспрашивайте человека, участвовавшего в сражении, – уж вы не чувствуете в его рассказе того сырого жизненного материала, который был прежде, а он рассказывает по реляции», – говорил Толстой [364] . Правдой для Толстого являлась та «русская правда», то изначальное ощущение ожидавшейся и состоявшейся победы, которое чувствовали русские воины накануне и во время Бородинской битвы [365] .

361

Список книг, явно неполный, которыми Толстой пользовался во время работы над романом, см.: Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. М., 1955. Т. 16. С. 141–145. То, что с этими книгами Толстой был знаком, вполне подтверждается текстом самого романа.

362

Толстой Л. Н. Черновые варианты романа «Война и мир» // Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. М., 1955. Т. 15. С. 87–88.

363

См., например: Зайденшнур Э. Е. «Война и мир» Л. Н. Толстого. М., 1966. С. 7–8, 346; Толстой Л. Н. Черновые варианты «Войны и мира» // Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 15. С. 88; № 318а. С. 240. Впрочем, и с Михайловским-Данилевским писатель был в корне не согласен в том, что тот приписал лавры идейного вдохновителя победы в войне 1812 г. Александру I, а не Кутузову, глубоко чувствовавшему и постигшему русский народ.

364

Цит. по: Роман Л. Н. Толстого «Война и мир» в русской критике. Л., 1989. С. 16.

365

Любопытно, как еще до завершения романа Толстой рассказывал о 1812 г. в яснополянской школе – «почти в сказочном тоне, большей частью исторически неверно», так как считал, что рассказ об Отечественной войне – не история, а только сказка, «возбуждающая народное чувство». На уроке присутствовал учитель немец, который заметил, что это была «сказка», которая «совершенно по-русски» изображала Отечественную войну (Зайденшнур Э. Е. Указ. соч. С. 9 –10).

Какими же оказались Наполеон и его армия у Толстого в описании Бородинского сражения? [366] Прославляя русскую победу, Толстой вольно или невольно написал те страницы, которые касались Наполеона, его армии, французов и немцев, в пренебрежительном и ироническом тоне. Так, анализируя диспозицию, которую привел по Богдановичу, Толстой не пожелал видеть в ней ничего не только гениального, но и разумного. Сам Наполеон, по мнению автора, находился так далеко от поля боя, что ход сражения ему вообще «не мог быть известен и ни одно распоряжение его во время сражения не могло быть исполнено». Великая армия безусловно, считал Толстой, проиграла сражение, так как победа могла быть только «в сознании сражающихся». В этом смысле русские, в отличие даже от немцев, сражавшихся на их стороне (как, например, Вольцоген), без сомнения чувствовали себя победителями. (Удивительно, что Толстой, противопоставляя сознание русских сознанию людей других наций, особенно даже и не французов, а немцев, позаимствовал идею об изначальной предопределенности нерешительного исхода сражения у Клаузевица!)

366

Как известно, в 1870-е гг. при участии Н. Н. Страхова организация романа была подвергнута «перестройке», когда все военно-исторические и историко-философские рассуждения были включены в «Приложение» под общим заглавием «Статьи о кампании 1812 года». В 1886 г. прежняя организация романа была восстановлена.

В 1867–1869 гг. роман вышел из печати. Он составлял тогда «вопрос времени», и им была занята «чуть ли не вся русская публика». Роман, и в особенности страницы, посвященные Бородину, вызвали волну критики. При этом если «ветераны» (А. С. Норов, П. А. Вяземский, А. А. Щербинин и др.) [367] обрушились на то, как Толстой описывал русскую армию, то люди более либеральных взглядов критиковали страницы, посвященные Наполеону и европейскому солдату. «…Описания военных сцен, происходящих в иностранных войсках, далеко не имеют той силы и жизненной правды, которыми отличаются собственно русские военные сцены», – отметил капитан Н. А. Лачинов, сотрудник «Военного сборника», преподававший военную историю и тактику в кадетском корпусе [368] . Лачинов был категорически против тезиса о том, что Наполеон, готовясь к Бородинскому сражению, заведомо, как якобы и Кутузов, рассчитывал на поражение, так как «нерешительный его исход» мог вызвать гибель армии. Диспозиция Наполеона была «совершенно разумной и сообразной с обстоятельствами» [369] . Еще более решительно критиковал Толстого за пренебрежительное изображение Наполеона и его маршалов преподаватель Академии Генштаба А. Н. Витмер. Даже спустя много лет Витмер продолжал указывать на множество общих и частных ошибок Толстого в изображении Великой армии при Бородине [370] . И вместе с тем все критики тех строк Толстого, которые искаженно изображали Великую армию в день сражения, были вынуждены согласиться с тем, что «нигде, ни в одном сочинении, несмотря на все пожелания, не доказана так ясно победа, одержанная нашими войсками под Бородином», и что Толстой указал «на самую из действительных побед, одержанных нашими войсками, – победу нравственную» [371] .

367

Норов А. С. Война и мир. 1805–1812: С исторической точки зрения. По воспоминаниям современников. (По поводу сочинения графа Л. Н. Толстого «Война и мир») // Военный сборник. 1868. № 11. С. 189–246; Вяземский П. А. Поминки по Бородинской битве и воспоминания о 1812 годе. М., 1869; Щербинин А. А. «Война и мир», замечания мои на V том // ЧОИДР. 1912. Кн. 4. II. С. 4 –10.

368

Лачинов Н. А. «По поводу романа гр. Толстого» // Роман Л. Н. Толстого «Война и мир» в русской критике. С. 118.

369

Там же. С. 124.

370

Витмер справедливо отмечал, что Толстой путал дивизии Фриана и Жерара, совершенно неверно истолковывал действия дивизии Компана, и пр. См., например: Витмер А. 1812 год в «Войне и мире». По поводу исторических указаний IV тома «Войны и мира» Л. Н. Толстого // Военно-исторический сборник (далее ВИС). 1913. № 1. С. 47–54.

371

Лачинов Н. А. Указ. соч. С. 126–127. См. также статью сына военного историка Ахшарумова Н. Д. Ахшарумова «Война и мир». Сочинение гр. Толстого. 1–4 части» (Там же. С. 86 –115) и работу Э. Г. Бабаева «Лев Толстой и русская журналистика его эпохи» (М., 1993. С. 30–40).

Толстой был так убедителен, что право русских на «свою правду» в отношении Бородина признали и за рубежом. В 1879 г. вышел первый французский перевод «Войны и мира», в 1885 г. – второе издание, и далее – почти ежегодно стали выходить все новые и новые издания романа. После Франции «Войну и мир» стали издавать в Германии, Дании, Америке, Англии и других странах. Отдельной книжкой не раз издавались извлечения из романа, посвященные войне 1812 г. В 1942–1943 гг., по словам Луи Арагона, этот роман «стал предметом страсти французов». Тогда же, в годы Второй мировой войны, роман стал пользоваться беспримерным успехом в Британии и США [372] . Но то, что иностранцы признали право русских считать Бородино своей победой, конечно, вовсе не означало, что их национальная память смирилась со своим «поражением».

372

Зайденшнур Э. Е. Указ. соч. С. 380–386; Бабаев Э. Г. Указ. соч. С. 104.

Основоположником так называемого научно-критического направления в историографии 1812 г., представители которого столь самонадеянно в начале ХХ в. провозгласили, будто бы им удалось преодолеть псевдопатриотическую и мифологизированную картину Бородинского сражения, принято считать Александра Николаевича Попова (1820–1877), члена знаменитых Редакционных комиссий 1859–1860 гг. Присмотримся к работам Попова внимательнее. На интересующей нас проблеме этот основательный и осторожный в выводах ученый остановился в работе «Французы в Москве» [373] . Начав повествование с конца Бородинского сражения, Попов на основе широкого круга опубликованных французских и немецких материалов дал фактологически насыщенную и исторически убедительную картину итогов и последствий боя для наполеоновской армии. Все упреки французских авторов в адрес Наполеона, который не бросил в дело резервы и не разбил русских наголову, «вытекают, – как писал Попов, – из общей французам уверенности, что в Бородинском сражении победа осталась на их стороне». Причина этой уверенности, полагал автор, была в том, что «частные успехи в разные моменты сражения и общая отчаянная храбрость, как солдат, так и офицеров, могли возродить и поддерживать это обольщение». О том, что сам Наполеон не считал Бородино победой, свидетельствует то, что бюллетень о победе он продиктовал только через несколько дней, когда убедился, что русские войска безостановочно продолжали отступление к Москве. «Очевидно, – пишет Попов, – это была такая победа, которая равнялась поражению». «Попятное движение наших войск после Бородинского сражения дало повод неприятелю присвоить себе победу. Но коль скоро отступление входило в общие военные соображения с самого начала кампании, то конечно оно не могло служить знаком проигранного сражения, тем более, что неприятель не отваживался преследовать» [374] . В чем же было принципиальное расхождение нового «научного» направления со всей предшествующей русской историографией? Только в том, что оно все более делало упор на «объективной» предопределенности поражения французского императора и его армии под Бородином: на обусловленности результатов боя экономическими, общественными обстоятельствами, политическим перерождением режима Наполеона. Так, руководство Наполеона в 1812 г. огромными войсковыми массами было несовместимо с быстротой, отличавшей его тактику, и это приводило к быстрому уменьшению численности Великой армии, равнявшейся к Бородину 130 тыс. Кроме того, в решительный момент боя Наполеон не использовал свои резервы, так как император обязан во что бы то ни стало сохранить гвардию как гарант своего положения и престижа.

373

Попов А. Н. Французы в Москве в 1812 году. М., 1876. В том же году эта работа вышла и в журнальном варианте.

374

Попов А. Н. Французы в Москве в 1812 году. С. 4, 7.

Однако в период этого почти всеобщего увлечения «объективной предопределенностью» были все же предприняты любопытные попытки понять внутренние мотивы поступков отдельных людей и целых народов в 1812 г. В этой связи достойны внимания два очень разных автора второй половины XIX в. – военный теоретик Г. А. Леер, глава так называемой школы академистов, и В. К. Надлер, ученый «дворянского» направления, пытавшийся соединить историю с теологией. При всех спорных моментах творчества Леера все же следует отдать должное тому, что он первым в России поставил проблему военной психологии применительно к военно-историческим сюжетам. Правда, в связи с отсутствием достаточной базы эмпирических данных в сфере военной психологии, он говорил только о «военно-психологических этюдах». Однако и в этом случае нельзя не признать интересным его идеи об «элементе случайности» в военном деле, в том числе применительно к Наполеону и его поведению в день Бородинского сражения. Именно Леер указал на важность воссоздания максимально полной конкретно-исторической картины сражения для того, чтобы понять внутреннюю обусловленность поступков людей во время боя. «При изучении фактов, – писал он, – нужно дойти до сознания идеи, лежащей в основании факта, а для этого необходимо воссоздать в возможной полноте ту обстановку, при которой совершился факт, т. е. принять во внимание, по возможности, все обстоятельства, все причины, и притом в той совокупности, в которой они влияли на то, что факт совершился так, а не иначе, короче: необходимо передумать и перечувствовать все то, что было продумано и перечувствовано распоряжавшимися событием… только подобный разбор факта и дает право сделать из него какой-либо вывод» [375] . Леер высказал предположение о недостаточном «соображении» действий Наполеона в 1812 г. с географическими условиями театра войны «и особенно с нравственными качествами противника» [376] . В самом Бородинском сражении Леер не увидел возможности ни для русской, ни для французской армии одержать решительную победу, поскольку по всей совокупности характеристик и та и другая армия «стоили одна другую». Леер уклонился от того, чтобы признать Бородино русской победой, хотя, вслед за А. П. Ермоловым, заявил, что «французская армия разбилась о русскую» [377] .

375

Леер Г. А. Опыт критико-исторического исследования законов искусства ведения войны. (Положительная стратегия). СПб., 1869. Ч. 1. С. 52–53.

376

Там. же. С. 87; Его же. Обзор войн России от Петра Великого до наших дней. СПб., 1885. Ч. 1. С. 357.

377

Леер Г. А. Обзор войн… С. 400. Выводы Леера в отношении Бородинского сражения базировались на очень шатком фундаменте. Отказавшись от ссылок на источники и литературу, он прибег к весьма вольной и неубедительной интерпретации общеизвестных фактов.

Надлер рассматривал войну 1812 г. как столкновение антигуманной идеи космополитизма с живительной идеей самобытного развития наций. Антинациональная политика Наполеона, которую он осуществлял в Европе, привела в 1812 г. к духовному бессилию его армии. Это и предопределило нравственное торжество русских при Бородине. «Сомнения и колебания впервые вкрались» в душу Наполеона на Бородинском поле. «Геройское, поистине неслыханное сопротивление наших войск, – писал Надлер, – страшные потери, понесенные его полчищами, потрясли даже эту железную натуру. Он вспомнил вдруг о Париже, о громадном расстоянии, отделяющем его от родины и всех источников его силы, и страх, трепет перед неизвестным будущим впервые закрался в его душу». Хотя «стратегические преимущества, если хотите, победа, были уже на его стороне», и «Наполеону оставалось завершить свой успех, превратить свою победу стратегическую в тактическую», но он отказался это сделать. Русские потери, считал Надлер, составили 52 тыс., Великой армии – не менее 35 тыс. Наполеон, полагал автор, отступил на свои прежние позиции, что и заставило русских считать себя победителями [378] .

378

Надлер В. К. Император Александр I и идея Священного союза. Рига, 1886. Т. 1. С. 28–30, 75, 259–263.

К «внутренней» стороне Бородинских событий обратился в конце XIX в. и великий художник-баталист В. В. Верещагин. В великолепном исследовании «Наполеон I в России», как и в другой работе, своего рода пояснительном тексте к живописным полотнам, «1812 год» [379] , Верещагин на основе воспоминаний и работ иностранных участников наполеоновского похода создал масштабную картину человеческой трагедии. Отказавшись от академической отрешенности, Верещагин попытался заглянуть в души солдат и офицеров Великой армии. Нерешительное поведение Наполеона в день битвы художник объяснил целым комплексом факторов, не игнорируя при этом и влияние физических страданий. Но главное, на что указывал Верещагин, при Бородине произошел окончательный нравственный и физический надлом Великой армии. Французы, полагал он, потеряли «никак не менее 60 тысяч», но не достигли победы. Тонкие наблюдения над поступками императора, его маршалов, генералов и офицеров на Бородинском поле, широкое использование не только русских, но и зарубежных источников позволяли отнести книги Верещагина к лучшим достижениям русской историографии конца XIX в.

379

Верещагин В. В. Наполеон I в России. СПб., 1899; Его же. 1812 год. М., 1895.

На рубеже XIX – ХХ вв., во многом благодаря деятельности историков «научного» направления, значительно расширилась источниковая база изучения Бородинского сражения. Хотя в сборниках Н. Ф. Дубровина, В. П. Харкевича, К. А. Военского, В. Беляева, Н. К. Затворницкого, С. М. Горяинова, многотомном издании документов Военно-ученого архива Главного штаба было не так много материалов, относившихся собственно к армии Наполеона в Бородинском сражении, но рапорты русских военачальников, трофейные французские материалы, принадлежавшие к периоду до Бородина и после, могли способствовать созданию в значительной степени реалистической картины событий [380] . Большой интерес представляли многочисленные переводы из воспоминаний чинов Великой армии 1812 г.: великолепный сборник, изданный А. М. Васютинским, А. К. Дживелеговым и С. П. Мельгуновым, воспоминания вюртембержца Г. Рооса, мемуары старшего вахмистра 2-го кирасирского полка А. Тириона, выдержки из мемуаров Ф.-П. Сегюра и др. [381]

380

Дубровин Н. Ф. Отечественная война в письмах современников (1812–1815). СПб., 1882; Харкевич В. П. 1812 год в дневниках, записках и воспоминаниях современников. Вильна, 1900. Вып. 1; Его же, Барклай-де-Толли в Отечественную войну. СПб., 1904; Военский К. А. Отечественная война 1812 г. в записках современников. СПб., 1911; Отечественная война 1812 г. Материалы Военно-Ученого архива главного штаба. СПб., 1900–1914. Вып. 1. Т. 1 –21; Вып. 2. Т. 1; и др.

381

Французы в России. 1812 год по воспоминаниям современников-иностранцев / Сост. А. М. Васютинский, А. К. Дживелегов, С. П. Мельгунов. М., 1912. Ч. 1; Роос Г. Указ. соч.; [Колюбакин Б.М.] 1812 год; Сегюр Ф. П. Указ. с оч.

Огромный объем литературы, изданный к 100-летнему юбилею 1812 г. [382] , выявил любопытные тенденции в изучении Отечественной войны и Бородинского сражения. Прежде всего, помимо исторического и общественного интереса к этой теме, все более серьезный отпечаток стали накладывать на исторические работы по 1812 г. военно-теоретические споры. К началу ХХ в. в военных кругах стала доминировать группа теоретиков, которые решительно отвергали существование каких-либо «вечных» законов войны, воплощением которых были наполеоновские образцы, и стали искать решения современных задач в русском боевом прошлом. Это отразилось на характере оценок противника в 1812 г. Так, военный историк В. А. Афанасьев попытался не просто реанимировать «ростопчинскую» версию численности потерь Великой армии, но совершенно произвольно увеличил это число потерь до 58 478 человек [383] . Профессор Военной академии генерал-лейтенант Б. М. Колюбакин представил псевдопатриотическую работу, в которой (без единой ссылки на источники) попытался утвердить мысль о том, что под Бородином Наполеон был «велик, как и всегда», но, проявив «наибольшее напряжение своего ума и характера», потерпел неудачу. Русская армия якобы «продиктовала ему свою волю – ни шагу вперед, и он отступил…» [384] . Бывший профессор Академии Генерального штаба А. Н. Витмер справедливо заметил, что этот труд стал «выразителем особого направления, овладевшего руководителями нашего военного образования», которое он далее характеризовал как схоластическое, отличавшееся явной предвзятостью. Витмер провидчески указал, что эта историческая схоластика будет стоить в скором времени «потоков напрасно пролитой крови и славы отечества» [385] .

382

Мы не ставили целью проанализировать весь объем откровенно «популярной» литературы периода празднования 100-летнего юбилея. Как правило, эта литература была достаточно поверхностной, компилятивной и «патриотической». Упомянем только две книги, хотя и не претендовавшие на научный характер, но в которых отношение к Наполеону и его армии было вполне трезвым и уважительным: Ниве П. А. Отечественная война. СПб., 1911. Т. 2; Наполеон в России в 1812 г. / Изд. А. А. Каспари. СПб., б. г.

383

Афанасьев В. А. Подлинные документы о Бородинском сражении 26 августа 1812 года. М., 1912. См. также: Троицкий Н. А. Первоисточник…

384

Колюбакин Б. М. 1812 год. Бородинское сражение 26 августа. СПб., 1912.

385

Витмер А. Бородино в очерках наших современников // ВИС. 1913. № 1. С. 115–146.

В более критическом ключе, но в духе все того же официального псевдопатриотизма была написана работа А. В. Геруа [386] . Явно избегая вопроса о численности Великой армии в день сражения, Геруа вполне оправданно писал о силе русских войск в 103,8 тыс. человек регулярных солдат, 7 тыс. казаков и 10 тыс. ополчения. Несомненным достоинством работы было стремление «привязать» имеющиеся данные о действиях русских и неприятельских войск к реальному ландшафту местности той эпохи, для чего автор использовал знаменитую карту Пресса, Шеврие и Ренье (Pressat, Chevries, Resnault), составленную этими французскими офицерами сразу после сражения. Справедливо указав, что первые русские историки Бородина (прежде всего Толь) были заинтересованы в сокрытии истинного первоначального положения армии, Геруа, тем не менее, не смог серьезно изменить ставшую для отечественных авторов уже стереотипной картину действий неприятельской армии и Наполеона. Приведя различные данные о потерях Великой армии (22, 28 и 30 тыс.), он все же остановился на несуразной цифре в 50 тыс. человек (правда, русские потери он оценил в 58 тыс.). Французы, по его мнению, оставили поле боя, а Кутузов в конечном итоге «перехитрил» Наполеона и навязал ему свою волю. Упомянув о «лжеметодиках», Геруа категорически утверждал, что победа была за русскими [387] . Автор, возможно первым высказал интересное предположение о том, что Кутузов, получив донесения командира 2-го пехотного корпуса К. Ф. Багговута и Барклая-де-Толли об отходе французов и потеряв, таким образом, из виду неприятельскую армию, стал опасаться обхода своего правого фланга. Это как раз и могло заставить его предпринять скорейшее отступление.

386

Геруа А. Бородино. (По новым данным). СПб., 1912. См. интересный разбор этого сочинения, сделанный А. Н. Витмером (Русский инвалид. 1912. № 58, 60).

387

Геруа А. В. Указ. соч. С. 22, 60–63.